Образы постнеклассических социокультурных трансформаций: революция микроосвобождения

Автор: Моисеев Вячеслав Иванович
Темы: общество, природа человека, философия

В этой статье мне хотелось бы представить некоторые свои размышления о происходящих социокультурных трансформациях современного человека, культуры и общества в эпоху пост-современности[1] (постнеклассики). Мы все вовлечены в этот процесс, чувствуем, что со всеми нами что-то происходит, и каждый в меру своих сил пытается осмыслить происходящее. Есть уже множество самых разных концепций, которые пытаются так или иначе выразить результаты подобной рефлексии. Это модели «третьей волны», «постиндустриального (информационного) общества», ситуации «пост-модерна» и т.д. Принимая все эти идеи, я все же хотел бы в некоторой мере выйти в своих размышлениях из-под их давления и выразить свои собственные переживания и наблюдения по этому поводу. Что с нами, людьми, сейчас происходит? Куда мы идем? Что нас ожидает? Подобные вопросы будут в круге моих рассуждений. Я попытаюсь размышлять о них в более эссеистской манере, озвучивая свой опыт и обобщения по этому поводу.

Высказанные ниже идеи могут показаться весьма спорными. В некоторой мере я попытаюсь частично предвосхитить ряд возражений и ответить на них в примечаниях. Кроме того, наряду с указанной мной тенденцией «революции микроосвобождения», о которой речь пойдет ниже, я не отвергаю и другие тенденции развития в эпоху пост-современности, в том числе и отчасти противоположные той, о которой пишу я. Тем не менее, как представляется, это еще не является достаточным основанием к тому, чтобы не существовало той линии, которая здесь будет обсуждаться.

Во-первых, мне кажется, что впервые в истории мы подошли к такому уровню развития цивилизации, когда люди оказываются достаточно свободными от постоянного рекрутирования общества в свои ряды[2]. Хотя все мы работаем на общество и много отдаем этому сил, но впервые не вся наша жизнь поглощена этим, и мы можем создавать свои малые миры, в которых достаточно изолированы от остальных. Хотя свои дома, жилища всегда были у людей в той или иной степени, но впервые в истории мы стали иметь возможность настолько изолироваться в своей личной жизни друг от друга и от общества, что можно говорить о подлинной «социальной монадологии», когда каждый человек в принципе может приобрести возможность создать свой малый космос и достаточно изолироваться в нем от общества на определенное время в течение суток. Экономической основой этого кардинального преобразования является феномен высоких бытовых технологий (надежные замки и двери, стены из достаточно прочных и звукоизолирующих материалов, водопровод с горячей и холодной водой, холодильники, быстроприготовляемые продукты, стиральные машины, отопление, газовые плиты, микроволновые печи, телевизоры, компьютеры и т.д.). Такие технологии, развитие которых стремительно идет вперед, позволяют впервые в истории из каждого личного места обитания сделать относительно автономный мир, в котором человек впервые может вести одинокое существование, продолжая пользоваться всеми основными благами цивилизации[3]. В этом смысле люди впервые вздохнули свободно, получив передышку от постоянных социальных вовлечений. Мы не обязаны постоянно и охранять свои города, и воевать с соседями, и бороться с голодом, и работать в поле, как это было в доиндустриальную эпоху для подавляющей части населения. Мы, городские жители, впервые можем сходить на несколько часов на работу, а в остальное время быть предоставленными самим себе в своих малых мирах жизни, получая готовым все необходимое для жизни. Нельзя недооценивать этой подлинной революции личной свободы от общества. В истории до сих пор общество всегда было очень ревниво, оно постоянно «пасло» своих граждан, все время заставляло их отречься от личного, служить всем, истощать свои силы в лихорадочных усилиях совместного выживания. Впервые для многих массовых слоев населения сегодня это давление ослабело, и люди стали свободными от тотального социального гнета[4]. Этот феномен можно назвать революцией микроосвобождения – освобождения микрокосмов отдельных личностей от гнета социального макрокосма[5].

Но к чему это приводит? Раньше люди поневоле были сплоченными и отреченными от личного. В любой момент жизнь могла закончиться и внешняя социальная сила имела возможность выдернуть человека из привычного окружения. Удары судьбы оказывались такими частыми и безжалостными, что у всех присутствовала психология тонущего корабля, и потому было не до сантиментов. В большинстве своем люди были суровые и альтруистичные – иначе не выживешь. Впервые с революцией микроосвобождения возникает изнеженный массовый человек, который живет в удобном устойчивом микрокосме и может быть эгоистичным. Люди впервые в истории смогли освободить свой эгоизм в таком масштабе, в каком никогда ранее не могли себе этого позволить[6]. Корабль перестал тонуть, и все расслабились и разбежались по каютам. Эгоизма всегда в людях было много, но раньше он сдерживался постоянной борьбой за жизнь. Теперь он впервые смог себя проявить во всей своей красе[7]. Вот откуда такие огромные меры эгоизма и индивидуализма, атомизации и душевной слабости нашего городского типа среднего человека. Все самое страшное перешло в телевизор, и люди ослабели, разнежились, потеряли тренировку и сноровку жизненной борьбы. Вот, например, почему появился шок встречи с реальностью (для заложников террористических актов и т.д.), чего не было раньше в таких масштабах, когда вся реальность была разными степенями и формами кошмара.

Еще одно следствие революции микроосвобождения состоит в том, что люди стали терять сильные чувства. В наших уютных микрокосмах не происходит ничего значительного, и испытать ничего глубокого особенно не приходится. И мы все более и более стали терять чувственную энергию, наша страстность стала ослабевать, на смену сильным грубым страстям стал приходить умеренный ровный огонь интеллектуализированных переживаний, которые теплы, а не горячи. Суррогаты сильных чувств мы ищем в виртуальных реальностях (телевидение, интернет), но сами попадать в изображаемые там ситуации не хотим. Чтобы стимулировать слабеющую чувственность, киноиндустрии приходится создавать на экране все более жесткие и раздражающие ситуации (триллеры, убийство, секс, показ все более страшных патологоанатомических сцен), и разрыв между онтологиями кино и нашей повседневности экспоненциально растет. Пошатнулась семья, которая всегда держалась на деспотизме общества, кошмаре выживания и сильных страстях. Когда эти внешние силы ее сцепления стали исчезать, семья начала рушиться. Цивилизация стала позволять вырастать детям без родителей или с одним из родителей. Отношения полов чувственно ослабились и уравнялись, поскольку с новыми технологиями одинаково хорошо могут справляться и мужчины, и женщины.

Наконец, стали происходить знаменательные трансформации с человеческой сексуальностью. Это чувство все более начинает лидировать на фоне ослабления чувственности вообще, и сегодня вышло на первый план, являясь практически единственным чистым и сильным чувством пост-современности. Люди вообще стали очень мозговыми существами, и только сексуальность им и осталась от прежней сильной чувственности их предков. Сексуальность более сильно чувственно обеспечена, в силу биологической необходимости продолжения рода. В любых условиях дети должны рождаться и вырастать. Для этого природа не поскупилась, выделив очень сильное чувство. Но впервые чувственная энергия сексуальности стала сегодня отрываться от задачи размножения и все более обретать свою автономность и самоценность. Термин «секс» во многом и зафиксировал эту трансформацию. Революция микроосвобождения разрушает натуральную семью и позволяет сочетать сексуальную чувственность с иными формами отношений – гомосексуальными, виртуальными и т.д. Сексуальная чувственность все более становится универсальной валютой слабеющей чувственной жизни пост-современного типа человека.

Итак, если подводить первый итог, то можно было бы выразиться кратко следующим образом. Человек всегда был эгоистом в душе, но до последнего времени история не давала ему реализовать свой эго-потенциал, и только в последнее время она стала позволять ему это делать[8]. Поэтому новый тип человека, который мы сегодня собой представляем и все более вокруг наблюдаем, – это то внутреннее человеческое ядро, которое всегда дремало в человеке и вот наконец получило возможность себя вполне показать. Поэтому мы не стали вдруг эгоистами и потеряли смысл жизни. Мы впервые вполне стали собой, кем были и наши предки в душе, но никак не могли этого вполне проявить. Мы впервые проснулись от всех социальных идеологий и внешних ролей, с которыми себя отождествляли в обществе «тонущего корабля», и впервые столкнулись с самими собой – голыми и слабыми[9].

С другой стороны, это великий исторический шаг.

Мы впервые предоставлены самим себе и можем начать меняться именно сами, своею собственной силой, а не в жертву социальному целому. Мы только начинаем этот путь, и не удивительно, что первый шаг столь неприглядный. Как бы по инерции мы продолжаем «ловить кайф», отдыхая от предшествующей кошмарной истории, – мы впервые можем себе это позволить. Но время идет, и постепенно нам начинает надоедать отдыхать даже в своих микромирах, и мы начинаем хотеть чего-то еще.

Что же может произойти дальше?

Во-первых, заводя этот неблагодарный разговор о будущем, можно заметить, что общество нас не вполне отпустило. У нас образовались как бы две жизни. В одной мы, как и наши предки, «ныряем» в общественную жизнь и несемся в ее потоке[10]. И новизна лишь в том, что у нас впервые массово в истории возникла другая, свободная от общества половина жизни, где мы можем быть достаточно предоставлены самим себе. Когда мы выплываем на эти отдельные острова своих микрожизней, обретая свободу от общественной стихии, там мы становимся слабыми, малочувственными, сексуальными, эгоистичными и т.д. И затем со всем этим мы вновь бросаемся в общественную жизнь. Поэтому и последняя начинает меняться, потому что в ней все более участвует ослабленный в своих микрокосмах человек. Растет бюрократия, распухает общество потребления, ширится массовая культура, все больше активности уходит в виртуальные пространства и т.д. Кроме того, когда общество представляет собой некоторую внешнюю среду, в которую не только можно войти, но и выйти из нее, отдохнув в своих малых мирках, то общественный поток начинает восприниматься впервые со стороны и отчужденно. Это уже не тотальное, а нечто необходимое, чему приходится уделять часть своего времени. И сфера личностной тождественности начинает все более уходить из общего массового потока жизни. Поэтому возникает и более высокое безразличие к нему – он несется где-то там вне моего микрокосма, и я впервые могу от него не зависеть, а посидеть в сторонке[11].

Людям впервые есть куда спрятаться от общества и они постоянно от него разбегаются и отдыхают, ведь общество и государство – все же довольно напряженные для «социального атома» силы. Общественная жизнь впервые в истории становится не столько целым, где ты состоишь как ее частичка и сбежать от которой не можешь даже во сне, сколько неким общим домом, где мы время от времени собираемся, но затем разбегаемся по своим домам, стоящим рядом. Это значит, что малые миры людей стали впервые «малыми обществами», приближаясь по «весовым категориям» к статусу «большого общества». Практически у каждого городского жителя есть телевизоры и компьютеры, новые бытовые технологии, которые превращают дома в малые производства и социумы[12] со своей малой зеркальной структурой, отражающей большой социум. Но теперь и этот большой социум начинает восприниматься более отчужденно, как некий объект, который находится где-то там вовне. Он все больше обретается в виртуальной реальности, присутствующей в кино, телевизоре и компьютере. Общественная жизнь, с другой стороны, превращается в некоторое «хобби» своих любителей. Она сама становится некоторым «малым миром» и переходит в разряд деятельности персональной. Кто-то собирает марки, а кто-то занимается политикой. Несколько кланов объединяются и начинают «делать политику». Другие воспринимают это как новое шоу, которое пополняет другие развлекательные программы по телевизору.

Мы становимся более социально безразличными и аполитичными. У нас есть впервые куда спрятаться от общества, и Бог с ним. С другой стороны, свои микромиры становятся для нас сверхценностью, поскольку они позволяют спрятаться от самого страшного и обеспечить свое бытие, найти свое лицо в этом мире. И мы начинаем судорожно цепляться за свои миры и готовы продать за них почти все. И вот тут-то общество нас и покупает. Оно забирает у нас свободу от себя, чтобы эту же свободу нам вернуть. Идет обмен несвободы на свободу. А мы ведь ослабели сравнительно с нашими предками. Корабль перестал тонуть, а мы все обзавелись своими яхтами и лодками и привыкли к ним.

На этом фоне люди могут сильно душевно и духовно ослабеть. Все более будет угасать чувственность, гипертрофироваться ментальность, освобождаться и сходить с ума сексуальность, чтобы скомпенсировать гипертрофированные мозги и слабеющие чувства, расти эгоизм, разрушаться семья, все более будет происходить виртуализация реальности. Жизнь человека будет все более упакована от рождения до смерти.

На первых порах нас будут спасать молодые народы и нации, которые еще не обрели такой высокой цивилизованности, но рано или поздно завершится и этот ресурс. И что тогда? По-видимому, здесь существует возможность самого неблагоприятного сценария развития человечества – порождения нового типа тоталитаризма, который может вырасти на гипертрофии слабостей и крайностей революции микроосвобождения. По своей природе он окажется «внутренним» тоталитаризмом, то есть не пришедшим извне социума, в лице, допустим, природных катастроф[13], но вызревающим изнутри самих исторических механизмов. В отличие от тоталитаризмов до революции микроосвобождения, такой тоталитаризм включит в себя ее природу и окажется ее патологическим порождением. Если слабеющему в изолированных микрокосмах человеческому духу не будет противопоставлена некая новая сила, освобожденный эгоизм может сыграть с людьми злую шутку. По своим масштабам, учитывая грядущее планетарное объединение человечества и уровень будущих технологий, такой тоталитаризм может быть поистине ужасен и достоин называться термином «ультратоталитаризм»[14]. В ответ на отколовшиеся микрокосмы, новая тоталитарность явит себя как гораздо более глубокое проникновение в личную жизнь человека, способная еще более технологичными средствами преодолеть возникшую благодаря бытовым технологиям изоляцию личной жизни. Уже сейчас мы видим борьбу бытовых и государственных технологий – бытовые технологии нас прячут от государства, а последнее использует свои технологии, чтобы начать преодолевать возросшую изоляцию граждан. Растет высокотехнологичный контроль за персональной информацией, на подходе расшифровка нейродинамического кода и открывающиеся новые перспективы вторжения государства во внутренние миры своих подданных.

Можем ли мы противодействовать новому тоталитаризму? Есть ли основания для противостоящей ему новой силы, истоки которой также можно было бы найти в революции микроосвобождения? Если многие беды современности уходят корнями в революцию микроосвобождения, то здесь же следует искать и возможные пути выхода.

Подлинным движением вперед может быть только обретение свободного альтруизма, т.е. достижение более альтруистического и жертвенного состояния души уже не в силу внешних угроз (от страха перед «Левиафаном» общества и государства или угрозой вымирания), но как выражение внутреннего роста индивида, освобожденного от тотального социального принуждения[15]. Такой альтруизм должен быть обретен внутренним отталкиванием от пустоты освобожденного эгоизма, от исчерпания его ресурсов, и потому революция микроосвобождения должна обязательно продолжать действовать и обеспечивать главное условие такой личностной трансформации.

Хочется верить, что в различных сферах современной жизни мы начинаем наблюдать первые случаи свободного альтруизма, и пионеры в этой области начинают подавать пример подобного направления[16]. Это люди, которые начинают выходить из своих малых мирков и возвращаться к нам всем, выстраивая новый тип социальности, в котором индивидуальность каждого более свободно входит в коллективную структуру, чем в государственных образах коллективности. Индивидуальные микрокосмы, созданные революцией микроосвобождения, не исчезают в составе такого целого, но теряют свой изолированный эгоистический характер, обогащая в идеале свободное целое[17]. Первые сторонники свободного альтруизма выходят из своих микрокосмов не от скуки и не по обязанности отдавать дань обществу в обмене несвободы на свободу. Они первыми изживают ресурсы свободного эгоизма[18] и вступают на следующую за ним территорию, являясь здесь первопроходцами. Они уважают новое объективированное общество, уважают разросшиеся вокруг него микромиры личных жизней монадизированных людей. Свобода для них есть нечто необходимое. Но они впервые начинают видеть возможность создания новой общественности, в которой смогут свободно связываться в некоторую живую эпициклику освобожденные микрокосмы. Если это движение начнет возрастать и реально произойдет с нами, то оно достойно называться новой революцией макроосвобождения. Сможет ли она произойти или нет, никто сегодня не скажет наверняка. Но это и не важно. Мы видим начало этого процесса, и мы можем в нем реально поучаствовать и помочь ему развиваться, и это главное.

---

[1] Имею здесь в виду распространенное сейчас деление мировой истории на три больших эпохи – до-современность (от древности до эпохи Возрождения), современность (от Возрождения до первой половины 20 в.) и пост-современность (со второй половины 20 в.).

[2] Хочу сразу оговориться, что здесь и далее я буду в основном говорить о типичном жителе города в районах Земли с достаточно развитой инфраструктурой. Сегодня это и Запад, и часть Востока (Япония, Китай напр.) и т.д.

[3] Конечно, бытовые технологии важны, но я не сторонник экономического детерминизма. Речь должна идти о комплексном феномене, в котором переплетаются экономика и духовность, и они взаимно влияют друг на друга в рамках формирования единой метатенденции.

[4] Под «тотальным социальным гнетом» я имею здесь в виду постоянную нужду вовлекаться в общие коллективные действия, чтобы выжить в эпоху недостаточно развитых бытовых технологий. Нужно постоянно защищать дом от врагов, нужно вести хозяйство, бороться с природой, добывать пищу, и в одиночку все это сделать совершенно невозможно при низком уровне технологий. Долго побыть одному в таком обществе просто невозможно, если только вы не отшельник, возвращающийся в природу, или не медитируете в пещере, что является скорее исключением, чем правилом. Это похоже на участие в дальнем походе группы современных горожан, когда мы снижаем уровень технологий, берем палатки, простую еду и уходим в лес на многие дни. В этом случае вы можете забыть об одиночестве (если только вы не прихватили с собой некоторые достижения современных технологий, например, хорошо изолированные палатки и спальные мешки). Хотите быть одиноким, сидите один в современном доме или изолированной квартире, похожей на микрокосм, где есть своя вода, недалеко находится доступная еда, нет врагов и есть хорошая защита от внешних звуков и природных стихий.

[5] Я отношу этот период к послевоенному времени, хотя первые его черты можно проследить и в 19 веке. В первую очередь речь идет конечно о развитых странах с городами-мегаполисами, где впервые вполне стала проявлять себя свобода от общества в виде создания своих малых миров жизни, обеспеченных, например, отдельными домами или изолированными квартирами (деревенская уединенность носит другой характер – она скорее выражает близость природе, а не создание своей альтернативной социальности). Такое состояние существовало достаточно давно для верхних слоев общества, но массовым этот процесс стал только в 20 в. Тоталитарные режимы 20 века можно рассматривать как последние исторические удары деспотического общества по нарождающимся микрокосмам отдельных личностей (хотя и тоталитаризму в 20 в. приходилось преодолевать растущую изолированность горожан в закрытых полуавтономных местах обитания – ставить жучки, нанимать стукачей, взламывать двери и т.д.). Последние удары тоталитаризма  были внутренне порожденными, добрав свою полноту перед исчезновением, подобно зимним заморозкам перед окончательным наступлением весны. И это не значит, что в будущем не может возникнуть новых форм тоталитаризма, но они будут либо причинно внешними в отношении к социуму (например, за счет природных катастроф), либо вызреют как один из результатов «революции микроосвобождения», и будут уже новым типом тоталитаризма (об одной такой форме см. ниже).

[6] Конечно, как уже отмечалось, за «революцией микроосвобождения» стоит революция бытовых технологий, когда достижения науки и техники вошли в быт в такой степени, что наши дома и квартиры стали приближаться к статусу малых относительно автономных миров, и далее эта тенденция только нарастает – чего стоит один только пример «умного дома».

[7] В некоторой мере эту тенденцию появления нового типа слабого эгоистичного человека можно связать с концепцией «восстания масс» Ортеги-и-Гассета. Новый тип человека похож на прежнюю аристократию своей эгоистичностью и любовью к одиночеству, но у него нет того уровня культуры и образования, которые всегда более-менее были присущи аристократии как выделенному меньшинству. Просто потому, что новый человек массов, а аристократия всегда в меньшинстве. Возникает своего рода «неаристократичная аристократия» – гассетовская «масса». Но Гассет подчеркивает в ней безликий коллективный момент, в то время как я оттеняю ее внутреннюю раздробленность и атомизированность. Это особая масса – масса изолированных монад.

[8] Здесь есть переклички с социально-философскими идеями Томаса Гоббса, но если Гоббс остановился на стадии возникновения общества как ограничителя первичного человеческого эгоизма, то концепция революции микроосвобождения предполагает, что развитие высоких бытовых технологий знаменует собой следующий этап, когда рядом с обществом появляются внешние, социально-оформленные микрокосмы отдельных человеческих жизней, и в них получает возможность вновь «вспыхнуть» столь долго подавляемый первичный эгоизм.

[9] До некоторой степени такое микроосвобождение имеет свои проявления в известном фильме «Матрица», где отдельные люди получают возможность выйти из всепоглощающей социо-матрицы и начать строить свои жизни самостоятельно, хотя такая жизнь более неприглядна, чем красивая жизнь в матрице.

[10] И в рамках этого потока или проникновения его в наши микрокосмы общество может даже сильнее вторгаться в наши личную жизнь, чем это было ранее в истории (достаточно вспомнить феномен трудоголизма). Но это уже результат влияния одной силы на другую, а не первичная растворенность личности в социуме, как это было до революции микроосвобождения.

[11] Подобная трансформация личностной идентификации может быть соотнесена с массовым переходом современного типа человека на пост-конвенциональные (оранжевые и зеленые) уровни в моделях спиральной динамики (см. напр. D.E.Beck, C.C.Cowan, Spiral Dynamics. Blackwell, 1996.). По некоторым данным, таких людей может насчитываться до 30% в современных западных обществах. Такое происходит впервые в мировой истории.

[12] Как ни парадоксально, часто это соло-социум, т.е. социум с одним реальным индивидом и множеством виртуальных индивидов и субъектов, представленных в телевизорах, видеоплеерах, компьютерах и т.д. Например, находясь дома в одиночестве, можно быть вовлеченным во множестве социальных сетей и с утра до вечера жить этим виртуальным социумом внутри своего микрокосма, попадая даже в специфические формы интернет-зависимости. Ничего подобного ранее не существовало.

[13] Если возникнет глобальная катастрофа, и корабль вновь начнет тонуть, мы просто вернемся в прошлое, и люди опять спрячут свой эгоизм поглубже, чтобы только сообща выжить. Это не движение вперед. Это возврат назад и повторение пройденного. Конечно, все может быть, и как один из возможных вариантов исторического сценария, это может быть вероятным на фоне современных глобальных кризисов.

[14] Впервые этот термин я употребил в своей статье Моисеев В.И. Гуманитарно-стратегический контекст проблемы гуманитарной экспертизы инновационных проектов / Рефлексивные процессы и управление. № 2, Июль-декабрь 2008, том 7. Гл. ред. В.Е.Лепский. – С.84-96.

[15] Это уже явно антигоббсовская идея, и она скорее коррелирует с идеями спиральной динамики о более высоких уровнях развития человеческого сознания, находящихся за пределами зеленого плюрализма.

[16] Мне хотелось бы указать в этой связи на активно развивающееся сегодня мировое интегральное движение, во главе которого стоит масштабная фигура американского философа и психолога Кеннета Уилбера (Kenneth Earl Wilber).

[17] С точки зрения спиральной динамики, такого рода тип социальности возможен только начиная с сознания холистического (желтого) уровня. По данным эмпирических исследований, сегодня процент людей с таким сознанием еще крайне низок, составляя около 0.1% от общего числа населения.

[18] Хотя эгоизм (эгоцентризм) в моделях спиральной динамики соответствует достаточно раннему (красному) уровню, но можно говорить об эгоизме в более широком смысле – как о высокой центрированности сознания на тех или иных относительных, ограниченных ценностях. В таком виде эгоцентризм мог бы связываться с сознанием первого порядка – сознанием, которое в качестве единственной истины рассматривают только истину своего уровня. Начиная с желтого уровня, возникает сознание второго порядка, которое начинает понимать, что каждый более нижележащий уровень обладает своим моментом истины. Кроме того, развитие пост-эгоцентрических структур сознания до революции микроосвобождения было более внешним, навязываемым человеку со стороны необходимости совместного выживания в условиях низких технологий. И потому можно предполагать, что по-настоящему эгоизм не был изжит и всегда «тлел» в глубине души. Такой латентный эгоизм и проявил себя в революции микроосвобождения. Теперь человеку предстоит превысить его не внешне, но внутренне, на основе личного развития.