Своевременность жертвы

Автор: Эрлих Сергей Ефроимович
Темы: мораль, общество, социальная философия

 

[Сергей Эрлих] увлекся идеей жертвы

и уходит в архаику. Я не считаю это

центральной проблемой современности.

Г.С. Померанц

 

Смысл жертвы

Григорий Соломонович Померанц высказался по поводу главной идеи моей работы «Бес утопии» без обиняков. Он считает, что я напрасно усматриваю влияние ритуала жертвы на мышление и поведение современных людей. По его мнению, жертва – это та архаика, которая утратила актуальность.

Величие Померанца выражается в том числе и в демократическом стиле общения. Для него имеет значение не статус собеседника, а содержание высказывания. Это замечательное качество человека, которого я охарактеризовал бы одним словом – «мудрец», позволяет вступить с ним в спор по чрезвычайно значимому для меня вопросу.

Мне кажется странным невнимание к феномену жертвы со стороны автора оригинальной теории религиозных по своей природе цивилизаций. Согласно этой теории, цивилизации – предельные культурные общности, основанные на едином священном тексте. Таким образом, в основе всех культур, в том числе и современных, лежат смыслы религии.

Следует подчеркнуть, что религия не только придает форму. Она во многом определяет и содержательные свойства внерелигиозных разделов культуры. Это правило действует даже применительно к наиболее обмирщенной европейской цивилизации. Работы Макса Вебера о протестантских корнях буржуазного мировоззрения, а также о мирских проекциях различных мировых религий убедительно доказывают справедливость данного положения.  

Согласившись со смыслообразующей ролью религии в культуре, зададимся вопросом: а какое место занимает ритуал жертвы в религиях прошлого и настоящего?

О ее значимости свидетельствует тот факт, что жертва является обязательным элементом всех известных религий. Как не существует безрелигиозных культур, так не бывает религии без жертвы.

Обязательность жертвы еще не означает ее, используя язык марксистской философии, «первичности» по отношению к другим религиозным феноменам. Среди религиоведов до сих пор ведутся дискуссии о том, что было раньше – «яйцо» словесного мифа или «курица» его ритуального воплощения.

Мне, как и любому интеллигенту, близка первая строка евангелия от Иоанна. Но, к сожалению, тезис об изначальности слова источниками не подтверждается. Библия начинается описанием подвигов Бога по творению косной и живой материи. Они оказались настолько утомительными, что Всемогущий вынужден был взять выходной.

Может после сотворения по своему образу и подобию между Творцом и людьми установилось общение по поводу духовных предметов?

Действительно, большая часть начального раздела Библии – так называемое Пятикнижие Моисеево (у евреев Тора) – представляет собой религиозные наставления Всевышнего. Но чему Господь учит свой народ в первую очередь: слову молитвы или делу жертвы? Их соотношение в тексте Пятикнижия (слова с корнем молит- встречается 17 раз, соответственно жерт- – в 412 случаях) не оставляет сомнений, что материальная жертва для Бога несопоставимо важнее словесных излияний преданности. Другое принижение идеальной сферы можно увидеть в том, что первые заповеди Господь сообщает не поднаторевшему в риторике «колдуну» Аарону, а его брату косноязычному «воину» Моисею. Слово Божье приходит к людям посредством человека дела (Исх. 4: 10–16).

Спиритуальным интеллигентам-шестидесятникам, знакомым со Священным писанием преимущественно в пересказе Михаила Булгакова, трудно вообразить насколько погрязла в материализме религия ранних этапов общественного развития. Книги Исход, Левит, Числа, Второзаконие представляют, прежде всего, пособие по забою и разделке мелкого и крупного рогатого скота. Божественные указания 42 раза сопровождаются рефреном: «Это всесожжение, жертва, благоухание, приятное Господу» (Лев. 1:9). В этих плотоядных словах заключена этимология чистенького слова «духовность». На ритуальном костре плоть жертвы преобразуется в дух – идеальную эманацию материальной сущности.

Возникает вопрос: для чего Верховному существу нужно вдыхать аромат жертвенных шашлыков? В отличие от древнегреческих обжор-олимпийцев, Бог Пятикнижия в чревоугодии не замечен. В источниках отсутствует какая-либо информация о его режиме питания. Но даже, если бы у Господа возникла потребность закусить, разве Всемогущий нуждается в помощи жалких человечишек?

Смысл жертвы заключается не в кормлении Бога. Когда древние приносили во всесожжение очень значимые для них ценности (овна, агнца или, тем более, тельца), то они, используя уголовный жаргон, «отвечали за базар», подтверждали слово молитвы делом жертвы. Помните тезис Энгельса о «критерии истины»? С этой точки зрения истина – слово, подтвержденное делом. Значит практика жертвы – это критерий истинности слов, обращенных к Всевышнему: «Верую ибо жертвую!» Жертву без преувеличения можно считать базовым смыслом религии.

Возникает простенький силлогизм. Религия лежит в основании культуры. Жертва лежит в основании религии. Следовательно, характер жертвы во многом определяет характер основанных на ней типов культуры.

Кровинка ребенка

«Культурообразующие» параметры жертвенного ритуала не могут быть представлены без предварительного описания его происхождения и развития.

Определяющая роль жертвы заключается в том, что она является не только основным, но, также, исходным смыслом культуры. Это первознак или, используя терминологию Гете, «первофеномен», из которого ветвится древо разнообразных культурных форм.

Генезис жертвы можно проследить, анализируя иерархию жертвоприношений, зафиксированную в священных книгах еврейского народа. Легко заметить, что чем серьезнее повод для обращения к Господу, тем ценнее должна быть жертва. Экономика жертвы основана на эквивалентном обмене. Истинность особо важных слов доказывается всесожжением (по-гречески холокост) самого дорогого для жертвователя.

Текст Пятикнижия сложился в эпоху, когда в еврейском обществе давно господствовали товарно-денежные отношения. Купля-продажа – нормальная обменная операция уже в начальной библейской книге Бытия: «И взял Авраам <…> всех рожденных в доме своем и всех купленных за серебро свое» (Быт.17:23). Исходя из этого, можно было бы предположить, что самые важные просьбы к Творцу сопровождались жертвоприношениями во всеобщем драгоценном эквиваленте.

Но это предположение не подтверждается. Жертвы различного рода драгоценностей того времени («дерево ситтим», медь, серебро, золото) носят ситуативный характер и обусловлены прежде всего необходимостью обустройства скинии (походного шатра) Завета и стационарного иерусалимского Храма.

Регулярные жертвоприношения можно разделить на два, скажем так, класса продуктов: животноводства и растениеводства. Дикие звери и плоды дикорастущих растений в качестве жертвы в Пятикнижии не рассматриваются. Эти факты свидетельствует, что базовые смыслы иудаизма оформились до возникновения товарно-денежных отношений, но после перехода от охоты и собирательства к скотоводству и земледелию.

Важно также отметить, что кровавая «животноводческая» жертва имеет явный приоритет перед жертвой хлеба, растительного масла и вина. В этом смысле достаточно вспомнить хрестоматийную библейскую историю о пастыре овец Авеле и о земледельце Каине: «Каин принес от плодов земли дар Господу, и Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел» (Быт. 4: 2–5).

Попытки религиозных комментаторов доказать, что дело здесь не в материальном составе жертвоприношения, но в духовном настрое жертвователей, в тексте четвертой главы книги Бытия подтверждения не находят. Из контекста же Пятикнижия становится понятным, что «плоды земли» в сравнении с «первородными» не могут считаться полноценной и самостоятельной жертвой. Дары растительного характера в большинстве случаев выступают дополнением к кровавым жертвам. О чем в частности свидетельствует устойчивое выражение «и при них»: «приношение хлебное» (Чис. 29:18), «возлияние» (Чис. 6: 15), «пол-гина вина» (Чис. 28: 14) и т.д.

Но было бы ошибкой делать отсюда вывод, что такая ценностей незыблемая скала объясняется изначальными пастушескими занятиями евреев-кочевников, их поздним оседанием на землю Палестины и, следовательно, запоздалым переходом к земледелию.

Кровавая жертва уходит корнями в доаграрную стадию общественного развития. Этнография фиксирует ее у всех сугубо земледельческих народов. И овнами, агнцами и тельцами дело не ограничивается. Здесь достаточно напомнить о людоедских жертвенных оргиях майя и ацтеков – мирных кукурозоводов, обитавших на территории современной Мексики.

Но может выдирание трепещущего сердца у еще живого человека – это эксцесс жертвенной практики?

Великий Фрейд в своей знаменитой работе «Тотем и табу» отвечал на этот вопрос отрицательно. По его мнению, религия и культура возникли из страха и трепета, вызванных умерщвлением, разделыванием, поджариванием и пожиранием (в русском слове «жертва»  явственно ощущается огненно-плотоядная этимология) самого дорогого, что только может быть у существа, наделенного верой и разумом – собственного родителя.

Признавая, что культура началась с убиения и пожирания представителя рода человеческого, чрезвычайно дорогого его убийцам, нельзя согласиться, что этим существом был представитель старшего поколения «отцов».

Разумеется, что в своем выводе Фрейд опирался не только на ассоциации анализируемых им невротиков. Из трудов, в частности знаменитого Фрэзера, известна традиция жертвоприношения старого царя. Вожака, который был не в состоянии далее обеспечивать благоденствие своего народа («Акела промахнулся»), торжественно убивали и заменяли молодым и успешным. Народы Крайнего севера до недавних пор оставляли немощных стариков на растерзание зверям в тайге и в тундре. Но эти несомненные факты не могут рассматриваться как пожертвование самого дорогого. Скорее здесь имеет место циничное «избавление от балласта».

Для ответа на риторический вопрос, что дороже всего людям, способным принимать жертвенные решения, следует вновь обратиться к базовому источнику нашей культуры.

Среди жертвоприношений Пятикнижия центральное место занимает готовность Авраама пожертвовать своим поздним и единственным законным сыном Исааком. О значимости события свидетельствует постоянное воспроизведение этого сюжета в самых различных произведениях европейской культуры. А для ислама жертвоприношение Ибрахима – это  центральный ритуал главного религиозного праздника Курбан-байрам.

Сверхценность сыновей жертвы для Авраама («Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение» (Быт.22:2)) выражается не только словом «единственный», но и, в гораздо большей степени, словом «любовь». Израильский писатель Меир Шалев отмечает, что в приведенном стихе одно из самых важных общечеловеческих понятий упоминается впервые в Библии. Обозначив им не отношения первых мужчин и женщин (для этого в начальных главах книги Бытия используются циничные глаголы «познал» и «вошел»), но отцовские чувства Авраама, Господь тем самым подчеркивает, что требует в жертву самое дорогое, что только может быть у человека.

Серен Кьеркегор в знаменитом эссе «Страх и трепет» подчеркивает, что жуткое величие жертвы Авраама основано на ее, если так можно выразиться, неутилитарности. В отличие от  героя Троянского цикла Агамемнона и древнееврейского военачальника Иеффая, готовых пожертвовать любимыми дочерьми ради победы своего народа, старец, которому пред рождением единственного сына было предназначено стать «отцом множества народов» (Быт. 17: 4), готов заклать его исключительно ради Бога. Абсурдность заклания любимого и единственного ребенка подтверждает, что в этом мифе увековечена память о самой первой жертве, покончившей с равнодушием наших далеких животных предков.

Можно предположить, что эта история потрясает нас именно потому, что в ней ощутим тот первоужас, который испытал человекообразный зверь, во время сцены растерзания своего детеныша. Известно, что животные во время жестокого голода пожирают свое потомство. Наши далекие предки не выглядели белыми воронами среди рациональных (голод – не тетка) собратьев. Но в отличие от других зверей у пралюдей произошел сбой рациональной программы выживания. Их обуял тот самый страх и трепет, с которым жить далее стало невозможно. Единственным спасением было помутнение циничного звериного рассудка, приведшее к образованию неприсущего животным феномена веры. Спасительной веры в то, что детоубийство является не средством личного избавления от голодной смерти, а  благодарностью высшим силам за сохранение жизни первобытного коллектива. Из этого смутного зачатка человечности и родилась культура[1].

Если бы не этот нелогичный программный сбой, человекообразные до сих пор бы жили в пещерах и жрали бы сырую человечину. Таким образом, вера, а не разум является перводвигателем того, что на языке позитивистов именуется общественным прогрессом. В свете данного представления о начале культуры уже не кажется удивительным утверждение Людвига Витгенштейна о невозможности получить новое знание в рамках логики. Новые миры открываются на священных путях веры.

Достаточно ли истории о послушании Авраама для доказательства архетипичности сыновей жертвы?  Разумеется, нет. Тем более что в библейской записи, сделанной в гораздо более гуманные времена, Всемогущий в последний миг милостиво задержал разящую отцовскую руку и заменил ребенка жертвенным ягненком. Но в ритуалах и священных книгах иудеев содержится немало свидетельств того, что сыновья жертва не всегда оставалась только в намерении.

Начнем с ритуала. Обряд обрезания (не путать с кастрацией) известен всем. Совершать его предписано на восьмой день после рождения. (Восьмой день нам еще понадобится. Для хранения его в памяти есть простая мнемотехническая подсказка – промежуток времени между Рождеством (25 декабря) и Обрезанием (1 января) Господним.) Младенца кладут на колени почетного гостя (сандака), который символизирует собой жертвенник. Ритуальный хирург (моэль) берет нож. О том что происходит дальше, рассказывает московский моэль реб Шая Шафит: «Вы обратили внимание, что я во время обрезания передал нож в руки отца? Тот, подняв его, сказал, что делает меня своим представителем. И потом передал нож обратно мне в руки. Это потому, что обрезание – это обязанность отца, а не моя»[2]. Священная операция состоит из двух основных этапов. На первом осуществляется прия – отрезание крайней плоти. Второй этап мецица выглядит как сцена из «Бала вампиров». По свидетельству «Краткой еврейской энциклопедии» моэль «отсасывает выступившую кровь. До середины 19 в. кровь отсасывали ртом»[3].

После процедуры обрезания ребенка нарекают именем и произносят молитву благословления. При словах: «Проходил Я мимо тебя и увидел, как ты лежишь в своей крови, и сказал тебе: “Ценой своей крови живи”, и еще раз: “Ценой своей крови живи”» – младенцу дают капельку красного вина, очевидно выступающего здесь заместителем крови. Последующие слова молитвы благословления напоминают, что «обрезал Авраам своего сына Исаака на восьмой день, как повелел ему Бог». Если вспомнить, что обряд обрезания берет начало с Авраама, а Исаак был первым кого обрезали на восьмой день после рождения, то вряд ли кто станет спорить с утверждением, что в данном ритуале символизирована сцена сыновей жертвы.

Принесение Исаака в жертву воспроизводится в обряде обрезания с важным отличием – кровь сына отцом пролита. В самом факте жертвоприношения крайней плоти реализована известная уловка верующих, именуемая pars pro toto (часть вместо целого). У многих народов зафиксированы подобные подмены, когда богам подносится как говорится кожа да кости под видом целого жертвенного животного. И в данном случае осуществляется такая же метонимия. Напомню, что обрезание является «знамением завета» (договора, союза) между Богом и его избранным народом (Быт. 17: 11). Рав Моше Франк так интерпретирует смысл обрезания:

Пробным камнем искренности союза является желание подарить союзнику самое ценное, самое дорогое, что имеешь; и не только подарить, но пожертвовать для союзника частью самого себя, может даже отдать свою жизнь. <…> Капелька крови сына (а „кровь – это душа“, символ жизни), проливаемая ради союза с Богом, как бы дарится Создателю, т.е. частичку тела новорожденного отдают Всевышнему;

 

И еще сказали наши благословенной памяти мудрецы, что обрезание подобно принесению жертвы: как кровь жертвенного животного является выкупом за человека, так и кровь обрезания является выкупом за человека. <…> Причем ее значение много выше, чем значение жертвы, потому что жертва животного – расплата деньгами, а обрезание – расплата телом[4].

Малая кровь, проливаемая ритуальным заместителем отца, символизирует его готовность засвидетельствовать истину, жертвуя самое ценное, самое дорогое. Реконструкция истоков ритуала обрезания позволяет полагать, что в начале культуры лежит кровинка ребенка.

В тексте Библии содержатся столь же недвусмысленные указания на этот исходный пункт выделения человека из животного мира.

Общеизвестный фразеологизм «казни египетские» порожден историей о том как фараон не хотел отпускать евреев совершить служение Господу в пустыне. За это упрямство Бог напустил на египтян десять казней, одна страшнее другой. Но фараон проявлял неуступчивость. Его упорство удалось сломить лишь  после того, как Всемогущий «поразил всех первенцев в земле Египетской» (Исх. 12: 29). Накануне Господь повелел евреям взять агнца мужеского пола, заколоть его, испечь и съесть. А кровью жертвенного животного вымазать перекладину и косяки ворот: «И будет у вас кровь знамением на домах, где вы находитесь, и увижу кровь и пройду мимо вас, и не будет между вами язвы губительной, когда буду поражать землю Египетскую» (Исх. 12: 13).

Праздник в честь этого кровавого события получила название Пасхи. Его гуманистический смысл очевиден: ягненок, как и в истории заклания Исаака Авраамом, заместил в ритуале жертвоприношения ребенка. Замена эта символизирована в частности и тем обстоятельством, что ягнята, козлята и телята могут приноситься в жертву, не ранее чем через восемь дней после рождения (Лев. 22: 27). Совпадение восьмого дня в обрядах обрезания и жертвоприношения далеко не случайно. Это еще одно свидетельство того, что детеныши домашних животных постепенно заменяют в обряде жертвоприношения детей человеческих.

В память о счастливом избавлении от самой страшной египетской казни на каждого еврея налагается вечная повинность: «освяти Мне каждого первенца, разверзающего всякие ложесна между сынами Израилевыми, от человека до скота, [потому что] Мои они» (Исх. 13: 1, 2). Слова «посвящать» и «жертвовать» являются синонимами. Поэтому Моисей передает волю Божью заменяя «освяти» на синонимическое выражение «приношу в жертву Господу все, разверзающее ложесна, мужеского пола»[5]. При этом Моисей вносит существенную редакционную поправку, «а всякого первенца из сынов моих выкупаю» (Исх. 13: 11–15). В этом разноречии между ясно выраженной волей Божьей и ее трансляцией косноязычным Моисеем наблюдается столкновение двух ритуальных традиций: исходного каннибализма и запрета на поедание себе подобных. 

Благодаря Моисеевой редакции праздник выкупа первенца приобрел наряду с праздником Пасхи символический смысл проявления биологическими людьми душевных человеческих качеств – серебро заменило ребенка в обряде жертвоприношения:

Все, разверзающее ложесна у всякой плоти, которую приносят Господу, из людей и из скота, да будет твоим; только первенец из людей должен быть выкуплен, и первородное из скота нечистого должно быть выкуплено; а выкуп за них: начиная от одного месяца, по оценке твоей, бери выкуп пять сиклей серебра, по сиклю священному, который в двадцать гер; но за первородное из волов, и за первородное из овец, и за первородное из коз, не бери выкупа: они святыня; кровью их окропляй жертвенник, и тук их сожигай в жертву, в приятное благоухание Господу (Чис.18: 15–17).

Выкуп первенца является одним из главных ритуалов иудаизма. Согласно приведенной заповеди он осуществляется на тридцать первый день после рождения. Коген (священнослужитель) спрашивает у отца ребенка: «Что ты предпочитаешь – своего сына или пять шекелей?» Естественно, что в ответ отец передает когену пять символических монет в качестве выкупа. (Оплата ассигнациями, банкнотами, чеками и кредитными карточками в данном случае не принимается.) После чего коген протягивает руку с монетами к голове выкупаемого ребенка и произносит фразу, не понятную вне жертвенного контекста: «Это – вместо того, это – замена того, это теряет свою силу благодаря тому»[6]. Жестокая ритуальная действительность настолько ужасна, что ее стыдливо заменяют местоимениями «это», «того», «тому». Примечательно, что набор эвфемизмов произносится над бокалом красного вина, символического заместителя крови.

Замена детской жертвы выкупом свидетельствует, что окончательный отказ от ритуала детоубийственного жертвоприношения, совершился уже в исторические времена, когда товарно-денежные отношения стали нормой. Это был важный шаг на пути от зверства к обретению человеческого облика. Анализ привиденных свидетельств позволяет проследить этапы гуманизации жертвоприношения: ребенок, часть сыновей плоти, ягненок, серебро.

Кроме очевидных рудиментов обряда детских жертвоприношений в Библии содержаться и прямые указания на этот обычай у язычников Ханаана и сынов Израиля, отошедших от истинной веры.

В Пятикнижии сформулированы строжайшие табу избранному народу впадать в соблазн детских жертвоприношений: «Из детей твоих не отдавай на служение Молоху» (Лев. 18: 21); «Кто из сынов Израилевых и из пришельцев, живущих между Израильтянами, даст из детей своих Молоху, тот да будет предан смерти» (Лев. 20: 2).

Евреям категорически запрещено подражать кровавым обычаям «древних обитателей святой земли», которых Господь лишил права на историческую родину, «возгнушавшись» ими за «нечестивые жертвоприношения» и ритуальные преступления, совершенные «безжалостными убийцами детей, и на жертвенных пирах пожиравшими внутренности человеческой плоти и крови в тайных собраниях» (Прем. Сол. 12: 3–5):

Все, чего гнушается Господь, что ненавидит Он, они делают богам своим: они и сыновей своих и дочерей своих сожигают на огне богам своим (Втор. 12: 31); 

 

Когда ты войдешь в землю, которую дает тебе Господь Бог твой, тогда не научись делать мерзости, какие делали народы сии: не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых (Втор. 18: 9–12);

Эвфемизм «проводить через огонь» означает приносить жертву всесожжения идолам Ваала/Молоха.  О том, что искушение было велико свидетельствует помещение исполнителей этого прегрешения на первое место в перечне лиц, которые обрекаются на безоговорочное изгнание из рядов избранного народа. Служение идолам «есть начало и причина, и конец всякого зла» и, прежде всего, «детоубийственных жертв» (Прем. Сол. 14: 23–27).

К сожалению народ Израиля не внял Божьим заповедям чураться обычаев коренных народов страны, завоеванной промыслом Всевышнего: «и приносили сыновей своих и дочерей своих в жертву бесам; проливали кровь невинную, кровь сыновей своих и дочерей своих, которых приносили в жертву идолам Ханаанским» (Пс. 105: 37, 38).

В эпоху судей (XII–XI вв. до РХ) военачальник евреев, «человек храбрый» Иеффай перед сражением дал обет Господу: «если Ты предашь Аммонитян в руки мои, то по возвращении моем с миром от Аммонитян, что выйдет из ворот дома моего навстречу мне, будет Господу, и вознесу сие на всесожжение» (Суд 11: 30,31). Когда Иеффай возвратился с победой домой, то первой вышла его встречать единственная дочь. Когда он увидел ее, разодрал одежду свою и сказал: «Я отверз [о тебе] уста мои пред Господом и не могу отречься» (Суд 11: 35).

Правда, окончание этой истории двусмысленно: Иеффай «совершил над нею обет свой, который дал, и она не познала мужа» (Суд 11: 39). Не понятно как сочетается всесожжение, с ремаркой «не познала мужа». Автор XIX в. архимандрит Никифор пишет: «По Флавию и многим из древних, дочь Иеффая действительно была принесена фактически в жертву, но другие находят более правдоподобным, что она была посвящена Богу и осталась в девстве на всю жизнь»[7]. В данном случае важно не то, совершил ли Иеффай дочернее жертвоприношение, а его обязательство сжечь самого проворного из встречающих домочадцев. Трудно предположить, что под тем «что выйдет из ворот дома моего» предводитель еврейского войска подразумевал какое-либо домашнее животное[8]. Скорее всего, имелась в виду «сильная», т.е. человеческая жертва. Вполне возможно, что эта история имела нравоучительный смысл, вроде: «Не возжелай человеческого жертвоприношения»!

Другим отступником от заповедей был правитель Иудейского царства – Ахаз (742–729 до РХ), который под влиянием финикийских и сирийских культов «ходил путем царей Израильских, и даже сына своего провел чрез огонь, подражая мерзостям народов, которых прогнал Господь от лица сынов Израилевых» (4Цар. 16: 2, 3)[9]. О том, что Ахаз не был одинок в своих богопротивных делах свидетельствует фраза: «но ходил путем царей Израильских». Следовательно, цари конкурирующего Израильского царства тоже впадали в чадоубийственную ересь. Во всяком случае в этом обвиняются подданные современника Ахаза израильского царя Осии (734–722 до РХ), которые  «проводили сыновей своих и дочерей своих чрез огонь» (4Цар. 17: 16, 17). Иудейский царь Манассия (698–642 до РХ) также наряду с другими непотребствами «провел сына своего чрез огонь» (4Цар. 21: 6)[10]. Современник трех нечестивых царей пророк Исайя (745–695 до РХ) вопрошал от имени Господа соплеменников: «не дети ли вы преступления, семя лжи, разжигаемые похотью к идолам под каждым ветвистым деревом, заколающие детей при ручьях, между расселинами скал?» (Ис. 57: 4, 5).

Царь Иосия (639–609 до РХ) вступил на путь решительного восстановления Божьих заповедей. Одна из первых мер благоверного царя иудейского состояла в том, что «осквернил он Тофет, что на долине сыновей Еннома, чтобы никто не проводил сына своего и дочери своей чрез огонь Молоху» (4Цар. 23: 10). Тофет – это расположенное в долине Еннома (Геенна) жертвенное место, где нечестивые Ахаз и Манассия сжигали детей в жертву Молоху. Эти же сведения подтверждает современник Иосии Иеремия, пророчивший между 626 и 586 годами до РХ: «Устроили высоты Тофета в долине сыновей Енномовых, чтобы сожигать сыновей своих и дочерей своих в огне» (Иер. 7: 31; 32: 35)[11].

Пророк Иезекииль (622–570 до РХ) считал причиной Вавилонского плена прегрешения «дщери Иерусалима». Среди самых серьезных – выступает обвинение блудной дочери еврейского Бога в детоубийстве: «взяла сыновей твоих и дочерей твоих, которых ты родила Мне, и приносила в жертву на снедение им (идолам – С.Э.). <…> Сыновей Моих заколала и отдавала им, проводя их через огонь» (Иез. 16: 20, 21)[12]. Далее Господь через Иезекииля обращается к старейшинам Израиля. Он упрекает их в том, что представители избранного народа не исполнили важнейшую Его заповедь: «не ходите по правилам отцов ваших, и не соблюдайте установлений их, и не оскверняйте себя идолами их» (Иез. 20: 18). Неблагодарные сыны продолжали по-прежнему «проводить через огонь всякий первый плод утробы», в том числе и своих сыновей (Иез. 20: 26, 31). Господь грозит своему преступному народу заменить его на земле Палестины другими более благочестивыми племенами:

За то, что говорят о вас: «ты – земля, поедающая людей и делающая народ твой бездетным»: за то уже не будешь поедать людей и народа твоего не будешь вперед делать бездетным, говорит Господь Бог. И не будешь более слышать посмеяния от народов, и поругания от племен не понесешь уже на себе, и народа твоего вперед не будешь делать бездетным, говорит Господь Бог (Иез. 36: 12–15).

Отражают ли приведенные свидетельства реалии ритуальной жизни той части ветхозаветных евреев, что отступилась от истинной веры или же перед нами древний кровавый навет, на этот раз принадлежащий пропаганде правоверных иудеев и направленный на дискредитацию поклонников Ваала/Молоха?

Согласиться с тем, что обвинение соплеменников в детских жертвоприношениях – всего лишь инструмент антиязыческой религиозной пропаганды не позволяет контекст Библии. Истории сыновей жертвы Авраама и казней египетских, ритуалы обрезания, Пасхи и выкупа первенцев свидетельствуют, что в «дозаветной» древности евреи приносили своих чад в жертву. Что на земле обетованной они не просто попали под новомодные жертвенные веяния аборигенов Палестины, а вспомнили плохо забытое старое педоканнибальское действо.

Спокойному обсуждению этой темы препятствует история тысячелетних гонений евреев, увенчавшаяся их массовым истреблением нацистами и некоторыми из союзников Третьего рейха. Ведь одно из самых страшных преступлений, которое антисемиты приписывают богоизбранному народу – ритуальные убийства христианских младенцев. И для доказательства этого кровавого навета используются в том числе и приведенные выше избранные места из Библии.

Подобной аргументацией прославился юдофильствующий антисемит, блестящий философ чувственной плоти В.В. Розанов. В период следствия и процесса по делу Менахема Менделя Бейлиса (Киев, 1911–1913), обвиняемого в ритуальном убийстве подростка Андрея Ющинского, Розанов опубликовал, как недавно выяснилось при деятельном участии «ученого друга» христианнейшего философа отца Павла Флоренского, ряд газетных  статей в поддержку официальной версии. Из них впоследствии была составлена книга с провокационным названием «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» (СПб., 1914). Выводы книги содержатся уже в предисловии: «Вопрос жертвенного убийства главами всемирного еврейства христианских мальчиков может отныне считаться решенным в положительную сторону с тою же полною точностью и достоверностью, как доказаны геометрические теоремы»[13].

 

Розанов не единственный из русских гениев, кто подозревал евреев в ритуальном заклании христианских отроков. Даже у самых твердокаменных читателей «Братьев Карамазовых» сердце екает, когда милый «бесенок» Лиза Хохлакова спрашивает у Алеши Карамазова: «Правда ли, что жиды на Пасху детей крадут и режут»? На что кроткий юноша отвечает: «Не знаю». Этот простодушный ответ стоит всех заговоров сионских мудрецов вместе взятых.

Писатель Горький не верит писателю Достоевскому. Алексей Максимович считает, что Алеша не мог ответить подобным образом. Диссонанс образа русского инока и приписанных ему слов позволяет усматривать духовное родство между незадачливым возлюбленным Апполинарии Сусловой и ее несчастным супругом:

Если же читателю будет доказано, что Алеша в юности действительно «не знал», пьют ли евреи кровь христиан, тогда читатель скажет, что Алеша вовсе не «скромный герой», как его рекомендовал автор, а весьма заметная величина, жив до сего дня и подвизается на поприще цинизма под псевдонимом «В. Розанов»[14].

Какой вывод следует из того, что и среди лучших сынов России были люди, убежденные в справедливости кровавого навета?

На мой взгляд, вывод единственный: закрывая глаза на факты, которые могут быть использованы в человеконенавистнической пропаганде, ученые тем самым передают их в монопольное распоряжение ксенофобов.

Когда авторы «Краткой еврейской энциклопедии» пишут, что «история жертвоприношения дочери Ифтаха (Иеффая – С.Э.) <…> не может служить основанием для заключения, что человеческие жертвоприношения в Древнем Израиле были нормой»[15] – они тем самым становятся соучастниками антисемитской пропаганды. Человеческие жертвоприношения в Древнем Израиле не были нормой с точки зрения Божьих заповедей, изложенных в Пятикнижии, где они были строго запрещены. Но при этом «проведение сыновей своих и дочерей своих чрез огонь» являлось столь распространенным обрядом, что авторы исторических и пророческих книг Библии то и дело были вынуждены осуждать соплеменников, следовавших нормам язычества.

Это многовековое двоевластие религиозных ценностей завершилось победой Моисеева закона лишь после возвращения из вавилонского плена. Выискивая истоки детских жертвоприношений в древнейших слоях Пятикнижия, мы должны понимать, почему они остались только в глубинах истории. Дело в том, что и в те зверские времена появлялись люди, которые принуждая и пристыжая соплеменников, постепенно заставили их отказаться от человеческих жертв. Эволюция жертвоприношений в Библии это история победы человеческих чувств над животными инстинктами, это история религиозного прогресса, которой еврейский народ вправе гордиться.

Попытки замолчать исторические истоки обряда жертвоприношения напрямую содействуют клеветникам, обвиняющим современных евреев в том, что они добавляют кровь христианских младенцев в мацу. Ложь розановых может быть опровергнута только после признания правды Розанова.

А правда заключается в том, что история сыновей жертвы Авраама и казней египетских, ритуалов обрезания и выкупа человеческих первенцев явственно свидетельствуют о наличии детских жертв в «дозаветной» истории евреев. Буквальное пожертвование самым дорогим, что только может быть у человека, постепенно замещалось символами – обрезанием, жертвоприношением ягненка, серебром и т.д.

Ложь же состоит в стремлении сделать из непреложного исторического факта вывод об уникальной склонности евреев  к детским жертвоприношениям. Читатель подводится к мысли, что «арийцам», как выражается Розанов, а уж тем более миролюбивым славянам подобные обряды не были свойственны.

Протоиерей Т.И. Буткевич проявил больше честности, чем знаменитый литературный провокатор. В докладе «О смысле и значении кровавых жертвоприношений в дохристианском мире и о так называемых ритуальных убийствах», прочитанном 18 октября 1913 в Русском Собрании в Санкт-Петербурге по поводу дела Бейлиса, соратник Розанова признал наличие  «многочисленных фактов, убедительно свидетельствующих о том, что и все другие языческие народы от римлян до славян включительно, имели обычай приносить в жертву людей»[16].

Правда ни одного примера жертвенного избиения младенцев славянами Буткевич не приводит. В последующей части доклада он говорит исключительно о ветхозаветных евреях. Легко понять причину такой односторонности. Научный доклад видного активиста Союза русского народа преследовал далеко не научные цели. Поэтому чрезвычайно эрудированный доктор богословия никак не мог поведать единомышленникам, что жертвоприношение детей, запрещенное в Иерусалиме по меньшей мере в начале I тысячелетия до РХ, вовсю процветало в стольном граде Киеве к концу I тысячелетия по РХ. И приносил эти жертвы никто иной как будущий креститель Святой Руси – Владимир Красное Солнышко[17].

Не мог Буткевич донести до слушателей и ту мысль, что жертвенные практики этого киевского кагана не были эксцессом жестокости. Византийский писатель X в. Лев Диакон в девятой книге своей «Истории» свидетельствует, что и отец Владимира Святославича считал, что без заклания младенцев жертва не будет угодна богам[18].

Для того чтобы представить сколь распространен был рассматриваемый феномен на ранних стадиях общественного развития достаточно взглянуть на перечень глав популярной книги «История человеческих жертвоприношений»: Каменный век, Египет, Китай, Индия, Передняя Азия,

Финикийцы, Греки, Рим, Великая Степь, Языческая Европа, Индейцы, Жертвоприношение Авраама[19].

В отличие от циничных задач предреволюционных публицистов, цель науки состоит в том, чтобы показать общечеловеческую эволюцию практики жертвоприношений от буквального детоубийства к символическому. Это путь культуры, по которому прошли все цивилизованные народы. И евреи были в числе первых, кто ступил на гуманный путь «обесчеловечивания» жертвы.

Библия является важнейшим источником для исследуемой проблемы, потому что благодаря древнему происхождению в ней документированы многообразные аспекты типичного для всех архаических обществ ритуала жертвы. Кроме того, Библия это священный текст трех авраамических религий – иудаизма, христианства и ислама. Следовательно, ее положения проецируются  на образ мыслей и поведения большей части населения Земли. Если мы хотим выяснить, каким образом характер жертвы влияет на характер культуры, то без обращения к самой известной книге в истории человечества не обойтись.

 

Футурология жертвы

Постулируя определяющую роль жертвы в культурогенезе, мы должны признать, что число принципиальных типов культуры равно числу типов жертвы. А типов жертвы всего два. Жертвоприношение – принесение других ради себя. Самопожертвование – принесение себя ради других. Мы можем говорить о существовании двух культур: культуры жертвоприношения и культуры самопожертвования.

В работе «Бес утопии»[20], я писал, что два типа религиозной жертвы порождают две противоположных по смыслу проекции в мирские разделы культуры. Для культуры жертвоприношения характерны амбивалентные отношения ненависти-страха и господства-рабства. Культура самопожертвования отличается стремлением к любви и свободе.

Недавно мне открылась третья полярность двух культур.

Жертвоприношение – меркантильно. «Даю, чтобы дал» – приговаривали древние римляне, совершая подношения божественным сущностям. В культуре жертвоприношения санкционируется (освящается) эквивалентный обмен – отношения присвоения-отчуждения. Способность к симметричному  присвоению-отчуждению – важнейшее социальное свойство материальных объектов. Таким образом, культура жертвоприношения – это культура общения по поводу материальных благ или собственности. Это культура эпох, в которых большинство людей были заняты в материальном производстве.

До недавних пор человечество двигалось «по Марксу», по пути от «присваивающего хозяйства», при котором отчуждения еще не было, к хозяйству производящему, где отношения присвоения-отчуждения последовательно нарастали, преодолевая заповедные границы рода и семьи, любви и дружбы.

Можно сказать, что жертвоприношение было не только первым физическим актом отчуждения, но и духовным ориентиром, образцом социальных преобразований по своему «эквивалентному» образу и подобию. Таким образом, веберовский дух капитализма – это парадоксальным образом апогей культуры жертвоприношения, поклонения плотоядным идолам потребления. Представления о всеобъемлющем обмирщении культуры уходящей индустриальной цивилизации не соответствуют отчужденной действительности. Буржуазное общество – очень религиозно. Только поклоняется оно не Христу, а Молоху.

Самопожертвование – уже по этимологии альтруистично. Оно противоречит императиву эквивалентного обмена.

При этом самопожертвование не имеет ничего общего с расчетливыми престижно-дарственными отношениями, описанными Марселем Моссом. Безрассудное вроде бы расточение потлача, в действительности является магией стяжания. Потлач – это парадоксальная стратегия эквивалентного обмена с верховными силами, не выходящая за пределы присвоения-отчуждения материальных благ.

Самопожертвование – это нечто противоположное материализму трудовых отношений собственности. Это сфера творческого духа или производства информации. А информация принципиально отличается от материального мира. Она присваивается, но не отчуждается, т.е. не подчиняется законам эквивалентного обмена.

Ассиметричность информационного обмена до последних пор не влияла на общественную практику. И это понятно. Пока 99% населения Земли были заняты материальным трудом, от деятельности творцов информации можно было абстрагироваться. В частности Маркс определял творчество, как «сложный труд» – помноженный или точнее возведенный в степень труд простой.

В условиях господства материальных отношений, производство идей регулировалось законами присвоения-отчуждения или собственностью. Другое дело – насколько эффективно правила стереотипного материального обмена регулировали неповторимую деятельность творчества. История культуры это учетная книга, где графа «приход» представляет мартиролог гениев, до конца дней прозябавших в нищете, а «расход» образует реестр процветающей пошлости.

Историческая эпоха когда рутинные трудовые отношения материального производства формируют по своему образу и подобию непредсказуемую сферу творчества заканчивается на наших глазах вместе с переходом от индустриальной к информационной цивилизации. Песочные часы материальной и духовной деятельности переворачиваются.

Производство неотчуждаемой по своей природе информации со стремительно уменьшающимся успехом регулируется материальными отношениями собственности. Авторские права превращаются в фикцию. Все попытки укрепить законодательную базу в сфере творчества терпят фиаско. Копирайт захвачен пиратами. Творец поставлен перед суровым фактом: в современных условиях духовное произведение не может быть обменено на материальные блага в соотношении, достаточном для пропитания его автора.

Если в индустриальную эпоху автор получал часть надбавки к цене материальной копии тиража своего произведения (книги, печатной репродукции картины, музыкального диска, кассеты видеофильма и т.д.), то с появлением сети Интернет количество материального носителя необходимого для тиражирования копий не просто приближается к нулю, но трансформируется в  практически не контролируемую рыночными агентами субстанцию. Это не материя исчезает, это на практике происходит то самое снятие отчуждения, о котором мечтал Маркс. Развитие информации осуществляется теперь по законам информации, т.е. без искажающего посредничества отчуждения.

Никак не могу согласиться с жалобами патриарха советской фантастики, адресованными президенту РФ. Человек, всю жизнь думавший о будущем человечества искренне считает, что бесплатное распространение в сети Интернет его произведений приведет к кончине высокой культуры и окончательному торжеству бездуховного материализма[21]. Пароксизмы общества потребления лишь доказывают, что мирские правила, основанные на утилитарной культуре жертвоприношения, не в состоянии адекватно регулировать общественную жизнь информационной цивилизации.

Как не высокопарно звучит, дух времени требует практического следования ценностям Прометея и Христа, ценностям самопожертвования. Творец должен осознать, что творчество – не товар. Общение по поводу духовных произведений не может происходить по правилам эквивалентного материального обмена. Когда мы даем миру идею, она остается с нами. Ее невозможно отчудить. Поэтому идея не продается.

На практике это выражается в том, что творчество остается призванием, но перестает быть профессией – способом материального заработка. Все больше людей обретают хлеб свой насущный, создавая коммерческий продукт либо в составе команд офисного планктона, либо индивидуально, как сейчас принято говорить, в «отдаленном доступе». А в свободное от материального обеспечения себя и своей семьи время офис-менеджеры и фрилансеры занимаются творческой самореализацией. Речь не идет о хобби – милых поделках дилетантов. Люди, получившие специальное образование и во многих случаях обремененные учеными степенями, создают, не получая за это материального вознаграждения, духовные ценности по строгому «гамбургскому» счету.

Массовость феномена неангажированного творца вызвана банальным фактом – ростом общественной производительности труда. Сегодня человек может обеспечить свои физиологические потребности, затрачивая на это лишь часть времени свободного ото сна. Оставшуюся часть дня и ночи он может тратить по своему выбору: либо на добычу денег для престижного потребления, либо на творчество.

Судя по тому, что альтруистов творчества становится все больше – креативность заложена в природе человека. Творческое вдохновение – это один из сильнейших жизненных стимулов. Тому кто его не испытывал, я бы посоветовал представить многочасовой оргазм. Известно, что ради краткого мига эротического удовлетворения сексуально взволнованные люди готовы горы свернуть. Поверьте, что ради творческого удовлетворения человек способен на большие свершения.

Профессионалы «духовки» скептически ухмыляются, глядя на сумасшедших, с точки зрения практики эквивалентного обмена, людей. «Разве можно создать что-либо достойное, созидая урывками?» – риторически вопрошают профи.

Разумеется, что ограниченный временной ресурс новой генерации творцов существенно снижает «выход» их продукции. Но вместе с тем способ жизни «любителей», вынужденных одновременно сидеть на двух стульях –нетворческой профессии и призвания к творчеству, дает им в сравнении с «профессионалами» преимущество жизненного опыта. Занимая две социальных ниши, они шире смотрят на пространство общественной жизни и тем самым получают источники вдохновения, неведомые прикормленным обществом творцам. Кроме того, разнесение во времени процессов материального заработка (труда) и духовной самореализации (творчества) позволяет новому творческому классу жить сразу в двух исторических эпохах – индустриальном прошлом и информационном будущем. Благодаря пространственно-временной двойственности образуется стереоскопический взгляд на мир, который позволяет глубже заглянуть в суть событий. Согласитесь, что это преимущество в овладении «хронотопом» бытия в значительной мере компенсирует уменьшение времени творчества.

«Неукорененность» в традиционных творческих институтах индустриального общества представляет «любителям» еще одно серьезное преимущество. Ведь творчество – это нестереотипная деятельность, новое знание о старом мире. Поэтому вопрос о том, кто больше склонен к обнаружению новизны, человек, скованный стереотипами традиции, или же способный остранено (В.Б. Шкловский) взглянуть на традиционное мироустройство – представляется риторическим.

Важная, если не основная, часть оков традиции – это жалованье или гонорары профессиональных творцов. А кто в сегодняшнем мире осуществляет эти выплаты через посредничество государственных и коммерческих структур? Очевидно, что платят и, следовательно, заказывают музыку капитаны индустрии,  т.е. люди, для которых гонка престижного потребления (мода), является источником благосостояния. Разве те, кто зарабатывают на глобальных жертвоприношениях Молоху, будут оплачивать творчество – новое знание, ведущее к смертельной для их бизнеса информационной цивилизации?

Профессионалов, сегодня можно разделить на честных и нечистых. Первые добросовестно отрабатывают чечевичную похлебку. Но именно благодаря своей добросовестности они творцами (искателями нового знания) уже не являются, а превратились в идеологическую обслугу умирающего класса индустриальных собственников. Вторые напоминают проститутку, которая желает совместить заработок с удовольствием. Требовать свободы творчества, получая жалованье от жрецов Молоха – это разврат.

В современных условиях творец, продолжая играть по правилам эквивалентного обмена («ты – мне, я – тебе»), освященного культурой жертвоприношения, творцом быть перестает. Обмен идей на материальные блага должен приравниваться к мошенничеству. Ведь творец остается со своей идейной продукцией, тогда как покупатель лишается продукта своего материального труда.

Информационная цивилизация станет реальностью, если в обществе реально утвердится культура самопожертвования. Эти два феномена не просто созданы друг для друга. Они не могут существовать порознь. Ведь производство информации – творческий процесс, а цель творчества – самоотдача. Истинный творец творит не для того, чтобы заработать на жизнь. Он исполняет свое призвание даже в тех случаях, когда оно грозит материальными лишениями, насмешками, наказаниями, смертью. Он творит, потому что не творить не может. Творчество – всегда самопожертвование.

До сих пор заповедям Христа в практической жизни могли следовать только святые самоотречения. Теперь, возникли реальные предпосылки массового принятия ценностей любви, свободы и творчества. Для этого больше не требуется крайнего напряжения духовных и физических сил. Достаточно, чтобы творцы в большинстве своем соответствовали самой умеренной степени разумного альтруизма и начали по капле выдавливать из себя въевшиеся в подсознание структуры-оборотни культуры жертвоприношения: насилие-страх, господство-рабство, присвоение-отчуждение. Необходимо осознать какие звериные архаичные силы управляют нашими мыслями, чувствами, словами и поступками. Отринув их, мы увидим, как нелепо живем, пребывая в постоянной необходимости балансировать всеми своими ипостасями одновременно, боясь оступиться и не встать. Эта вечная относительность к кому-то или чему-то лишает нас возможности быть самими собой. Настало время вернуться к себе через абсолют безотносительных ценностей самопожертвования: любви, творчества, свободы! В этом, на мой взгляд, и заключается футурология жертвы.

---

[1] Такая реконструкция, на мой взгляд, позволяет обойтись без умножения тех сомнительных сущностей, к которым прибег выдающийся советский историк и антрополог Б.Ф. Поршнев. По его мнению, в процессе эволюции произошло раздвоение («дивергенция») поведенческих программ наших предков. У палеантропов был запрет на пожирание других животных, но не было  запрета на пожирание представителей своего вида. У неоантропов все было наоборот. Поэтому неоантропы охотились на животных, а палеоантропы – пожирали неоантропов или, выражаясь эзоповым новоязом «биологически  утилизировали их в свою пользу». В этом раздельном питании Поршнев усматривает начало культуры и историческую основу педоканнибальских мифов: о Кроносе, Минотавре и т.д. (Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии).М: Мысль, 1974. 487 с. Ср.: Вите О.Творческое наследие Б.Ф. Поршнева и его современное значение. URL: http://lib.rus.ec/b/200093/read).

[2] Обрезание: теория и практика. Один день с моэлем экстра-класса. URL:

http://www.ru.chabad.org/library/article_cdo/aid/1035526

[3] Обрезание // Краткая еврейская энциклопедия. Т. 6. Кол. 39–42. URL: http://www.eleven.co.il/article/13031

[4] Союз обрезания. Составитель: рав Моше Франк. URL: http://www.machanaim.org/yearroun/britmila/brit1.htm; http://www.machanaim.org/yearroun/britmila/brit8.htm

[5] Ср. мнение просвещенного черносотенца: «Но что значит – посвятить кого-либо Богу? – Прежде всего (по объяснению самого Моисея) это значит – заклать посвященного и принести его в жертву; а потом уже в переносном смысле – “отдать его Господу на все дни жизни его служить Господу”(1Цар. 1: 28). Сам Бог возвестил чрез Моисея еврейскому народу: “все заклятое, что под заклятием отдает человек Господу, из своей собственности, человека ли, скотину ли, есть великая святыня Господня и должно быть предано смерти” (Лев. 27: 28, 29). В этом смысле говорит и Господь наш Иисус Христос в Своей первосвященнической молитве о Своей крестной смерти: “За них (верующих) Я посвящаю Себя (по-славянски: “свящу Себе”)» (Буткевич Т.И. О смысле и значении кровавых жертвоприношений в дохристианском мире и о так называемых ритуальных убийствах. Доклад, прочитанный 18 окт. 1913 в Русском собрании в С.-Петербурге по поводу дела Бейлиса. Харьков, 1914. URL: http://www.hrono.info/libris/lib_b/butkev01.html).

[6] Выкуп первенца. URL: http://www.istok.ru/library/Jewish-family/jew-home/ki-tov-your-house/ki-tov-your-house_549.html

[7] Иеффай // Иллюстрированная полная популярная библейская энциклопедия. URL: http://www.maranatha.org.ua/bd/index.php?slovar=nik&search=%E8%E5%F4%F4%E0%E9

[8] Сын церкви «Пробуждение» из города Челябинска придерживается обратного мнения: «Давая это обещание Богу, возможно Иеффай предполагал, что навстречу ему могло выйти стадо овец или весь его многочисленный скот» (Антюфеев В. Вера Иеффая. URL: http://xristian.narod.ru/Work/00003.html).

[9] Вариант: «сыновей своих» (2Пар. 28: 3).

[10] Вариант: «сыновей своих» (2Пар. 33: 6).

[11] Варианты: «устроили высоты Ваалу, чтобы сожигать сыновей своих огнем во всесожжение Ваалу» (Иер. 19: 5); «проводить через огонь сыновей своих и дочерей» (Иер. 32: 35).

[12] Варианты: «сыновей своих, которых родили Мне, через огонь проводили в пищу им» (Иез. 23: 37); «заколали детей своих для идолов своих» (Иез. 23: 39).

[13] Розанов В.В. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови // Розанов В.В. Сахарна. М.: Республика, 1998. С. 438, 275.

[14] М. Горький. Еще о карамазовщине // Русское слово. 1913. 27 октября. URL:  http://dugward.ru/library/dostoevskiy/gorkiy_o_karamazovchine.html

[15] Ифтах // Краткая еврейская энциклопедия. Т. 3. Кол. 993, 994. URL: http://www.eleven.co.il/article/11886

[16] Буткевич Т.И. О смысле и значении кровавых жертвоприношений в дохристианском мире и о так называемых ритуальных убийствах. Доклад, прочитанный 18 окт. 1913 в Русском собрании в С.-Петербурге по поводу дела Бейлиса. Харьков, 1914. URL: http://www.hrono.info/libris/lib_b/butkev01.html

[17] Повесть временных лет. СПб.: Наука, 1996. С. 37, 38, 174, 175. URL: http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4869

[18] Вот как описывается погребальный ритуал воинов Святослава после битвы с византийцами, состоявшейся на берегу Дуная 21 июля 971: «Когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы (так византийцы именовали славян – С.Э.) вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили [несколько] грудных младенцев и петухов, топя их в водах Истра». Поскольку публикаторы сочинения Льва Диакона М.Я. Сюзюмов и С.А.Иванов не в пример члену Государственного совета Т.И. Буткевичу преследовали исключительно научные цели, то в комментариях к этому фрагменту они пишут, что всем славянам того времени человеческие жертвоприношения были не чужды: «Обряд жертвоприношения пленных у славян отмечен и западными хронистами: Длугошем, Титмаром, Гельмольдом. Свидетельства о жертвоприношении на могиле умершего принадлежавших ему женщин носят массовый характер. В византийской литературе об этом применительно к славянам рассказывают Маврикий и Лев VI, в западной – Титмар и Бонифаций, в арабской – Ибн-Фадлан, Ал-Бекри и многие др. Именно такой способ ритуального убийства у славян засвидетельствован Ибн-Русте, Исхаканом Ибн-ал-Хусаином, Ибн-Фадланом и др. Убийство славянами младенцев засвидетельствовано византийским автором VI в. Псевдо-Кесарием. О том же обряде у прибалтийских и западных славян сообщают Герборд, Эккерхард» (Лев Диакон. История. М.: Наука, 1988. URL: http://krotov.info/acts/10/lev_diak/leo_9.htm).

[19] Ее авторам, выступающим «под общим псевдонимом», в течение многих лет «довелось работать в археологических экспедицияx», в том числе и на раскопках курганов «со следами человеческих жертвоприношений» (Ивик О. История человеческих жертвоприношений / Олег Ивик. М.: Ломоносовъ, 2010. С. 253, 5).

[20] Эрлих С.Е. Бес утопии URL: https://futurologija.ru/texts/erlix-s-e-bes-utopii/

[21] Лукьяненко, Улицкая и Стругацкий просят защитить их авторские права. 2008. 10 сентября. URL: http://www.newsru.com/cinema/10sep2008/pisateli.html