Футурология кризиса: мир на пороге перемен. Год 2009

Автор: Шушкевич Юрий Анатольевич
Темы: политика, экономика

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: Управляемая неопределенность· Безальтернативный доллар · Ты этого хотел, Жорж Данден! · Промежуточные итоги · Посткризисное будущее и Россия
Часть вторая: Выбор века · Вынужденное наследство · Пределы «либерального согласия» · Дилемма для Мирового правительства · Некролог по Свободе
Часть третья: Источники грядущих гекатомб ·  Предчувствие «Большого брата» · Цена жизни · Абрисы будущего · Новый технократический порядок · Червонцы реализовать не удастся  · Евроислам как альтернатива безбожию ·  Шанс для России

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

Управляемая неопределенность

Можно много и долго говорить о причинах мирового кризиса, равно как и о том, был ли он спонтанен или спровоцирован, однако с каждым днем становится все очевиднее, что кризис хорошо управляем.

Вместо предсказывавшегося обвала доллара мы наблюдали взлет американской валюты. Вместо всемирной гиперинфляции, естественной для сверхраздутой денежной массы – видим обвальное, до 2-3-х раз, снижение цен на энергоносители, металлы, сельскохозяйственное сырье.

Выведенные в конце 2008 года с развивающихся рынков долларовые активы до Рождества и Нового Года накоплялись на банковских счетах, это было объяснимо и понятно, равно как понятно и то, что уже в январе должны были быть предприняты усилия  по переводу долларов в более доходные активы. Например, в товарные фьючерсы или акции, тем более что последние повсеместно достигли дна. Однако доллары, вопреки всему, продолжают оставаться на депозитах с доходностью, близкой к нулю. Сколь либо значимых попыток эту ситуацию изменить, что, кстати, пошло бы на пользу всему многострадальному человечеству, не предпринимается.

Появляется все больше подтверждений того, что ситуация с долларом – отнюдь не результат “свободной игры рыночных сил”, а продукт грамотного управленческого воздействия. В свое время Америка заставила всех поверить в миф о торжестве свободы и конкуренции. Но оказалось, что миллионы свободных субъектов бизнеса по всему миру обладают заведомо меньшей весовой категорией, нежели узкий круг распорядителей сверхконцентрированного финансового капитала, локализованный в американской финансовой системе.

Панегирик доллару не входит в мои задачи, однако факт остается фактом: американская финансовая система сохраняет свое осевое значение. Экономика США может быть здоровой или больной, за доллар могут давать 115 евроцентов, как в 1999 году, или 65 евроцентов, как летом прошлого года, из окон Уолл-Стрит или с Бруклинского моста  могут бросаться вниз головой разоренные банкиры и брокеры, даже, в какой-либо перспективе, доллар может быть заменен новой резервной валютой – однако положение США в качестве мирового эмиссионного центра на долгосрочной перспективе, скорее всего, не измениться.

Столь “великим и ужасным”  доллар стал не вдруг и неспроста.

Рожденная в 1944 году Бреттон-Вудская валютная система обеспечила несколько десятилетий, в течение которых финансовые институты, в конечном счете замыкающиеся на частные банки, управляющие Федеральным резервом США, в полной мере распространили свое влияние по миру. За исключением чисто государственных банков и, возможно, нескольких исламских банковских институтов, цепочка участия в капитале банков и инвестиционных фондов в конечном счете приводит к узкому кругу финансовых кланов США и тесно связанной с ними финансовой империи Ротшильдов. Сколько бы доллар ни стоил по отношению к другим валютам и товарным рынкам, эмиссионный механизм всегда в состоянии перекачать в нужную точку ровно такую стоимость, какая требуется источнику эмиссии. А если в результате на рынок выйдет подорожавший продукт – профинансировать дополнительный спрос на него.

И не страшно, что платой за увеличивающееся потребление становится, например, государственный долг США, пассив Всемирного банка или МВФ. Две группы юридических лиц – Федеральный резерв США, Федеральное казначейство и другие находящиеся в Вашингтоне пассиводержатели – всегда могут договорится о взаимозачете. Или действовать исходя из того, что взаимозачет произведен, и  претензий нет.

Рассмотрим вполне актуальный вариант. Как известно, ФРС осуществляет основной объем денежной эмиссии через покупку казначейских обязательств Правительства США. Номинально американское государство сегодня должно ФРС, а регрессно – и всем держателям американской валюты – более 7 триллионов долларов. В то же время Правительство США, занимаясь спасением финансовых институтов от кризиса, закачивает в частные банки, страховые компании и закредитованные теми же банками промышленные гиганты не менее триллиона долларов госкредитов. Достаточно нескольких итераций переуступок этих госкредитов – и крупный пакет взаимных обязательств Правительства США и реальных хозяев финансовой Америки – крупнейших акционеров ФРС – будет списан. Подобных же схем – не одна.

А иностранный держатель казначейских облигаций США, потребуй он их немедленного погашения, получит на руки вновь напечатанные доллары. И это будут свежие, чистые, невинные доллары, не имеющее никакого отношения к триллионам, накопленным в государственном долге Соединенных Штатов. Весь фокус в том, что этих триллионных долгов на самом деле – нет!

Безальтернативный доллар

Обвалить доллар через госдолг США невозможно, иначе, чтобы это сделать, необходимо,  чтобы не менее 30-40% держателей долларовых активов одномоментно решили перевести их во что-либо иное. Но в момент такого сброса любые активы – Евро ли, золото ли, антиквариат – окажутся заведомо переоцененными, и в обозримой перспективе такие инвестиции ничего, кроме убытков, не принесут. Тем не менее, для значительной части независимых инвесторов альтернативой доллару видится Евро. Но так ли уж Евро независим и самодостаточен?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо определить, в силу каких факторов эмиссионный центр приобретает универсальное признание. Очевидно, последнее зависит, прежде всего, от качества потребителей эмиссии, от их способности обслуживать и возвращать кредиты. Поэтому в первичный круг потребителей денежной эмиссии должны попадать надежные заемщики, создающие реальную стоимость, устойчивые и прогнозируемые в своей бизнес-деятельности. Первым в их перечне идет Правительство США. Отраслевая локализация остальных – промышленность,  агробизнес, топливно-энергетический сектор, прикладные НИОКР, операции с недвижимостью, страховой бизнес. И уж точно не хедж-фонды.

Далее, продукция и услуги первичных потребителей эмиссии должны иметь универсальное значение и быть востребованными повсеместно. По факту производства или потребления в пределах соответствующей юрисдикции в эмитируемой валюте должны формироваться мировые биржевые цены.

В третьих, все, что создано банкирами и промышленниками, должно быть надежно защищено. Причем защищаться должны не только активы на национальной территории, но и экономические интересы в ключевых районах мира. И, наконец, должны существовать и эффективно функционировать механизмы связывания излишней ликвидности. Лучше всего – навсегда, как в американском госдолге.

Нетрудно видеть, что в современном мире только США располагают всем необходимым для того, чтобы оставаться глобальным эмиссионным центром. Первоклассные корпорации, треть мирового продовольствия, сорок процентов мировых НИОКР, половина мирового выпуска микропроцессоров и гражданских самолетов, крупнейший по емкости рынок сбыта, мощнейший инновационный механизм, внешняя политика, основанная на доминировании, – вот более чем весомые основания для сохранения за США роли глобального эмиссионного центра на ближайшие десятилетия.

И эти же примеры хорошо объясняют, почему эмитирующий Евро Европейский Центробанк не способен в обозримой перспективе потеснить США. С тем, что Евро – это мировая валюта №2 – никто не спорит, но пока Америка сохраняет лидерство в перечисленных сферах, за доллар можно не волноваться.

Впрочем, в зоне Евро существует, подобно “вещи в себе”, почти состоявшийся альтернативный эмиссионный центр в лице финансового капитала Германии. Взгляните на происхождение кредитных денег, приходивших в последние годы в Россию или в страны Восточной Европы –  за большей их частью вы найдете банки Германии. Да и так называемые «старые деньги»  США в значительной части имеют германское происхождение, вспомним хотя бы Ворбургов или  Шиффов. Тем не менее, сегодня германская экономическая мощь подрывается дефицитом энергоресурсов, а консенсусный подход к большей части решений внутри Европейского Союза не позволяет этой стране эффективно отстаивать свои интересы. Для изменения сложившейся ситуации в свою пользу Германии необходимо решить, как минимум, две задачи: построить “Северный Поток” и добиться политического доминирования в ЕС. Но если прямой газопровод из России, с которым борются США и с ними заодно добрая половина мира, к 2015 году, скорее всего, заработает, то восстановление германского доминирования на европейском континенте потребует демонтажа слишком многих конструкций сложившегося мироустройства. Поэтому не факт, что оно когда-либо состоится.

Конечно, на Евро и на Германии свет клином не сошелся,  в условиях формальной рыночной свободы эмиссионным центром может стать любой субъект, в том числе любой из нас – достаточно выписать вексель. Бесчисленные IPO, эмиссии корпоративных и банковских обязательств, вся эта получившая в последние годы невиданное развитие всемирная торговля воздухом объективно работала на снижение значимости “настоящего” эмиссионного центра. Отсюда у последнего имелись все резоны сдуть сей пузырь, что и было сделано за несколько итераций в 2007 и 2008 гг. Кстати, в том факте, что пузырь сдували достаточно медленно, более года – явное подтверждение хорошей управляемости процесса развертывания кризиса. Простое “схлопывание” было бы непредсказуемым и опасным.

Ты этого хотел, Жорж Данден!

Отсюда кризис не просто управляем, он хорошо подготовлен, им не дирижируют, а пилотируют. Пузырь так или иначе должен был лопнуть, поэтому те, кто принимали решение о его сдутии, действовали разумно и даже порядочно. В 1929 году, когда кризис разворачивался спонтанно и неуправляемо, банкротств и самоубийств было куда больше. Мораль финансиста – не совсем то, что мы привыкли ожидать от окружающих нас людей. Кризис ломает карьеры, судьбы, лишает работы и крова над головой – однако вам немедленно возразят: кто, скажите, заставлял вас жить взаймы и вкладываться в высокорисковые инструменты, стремясь к обогащению? Ведь реальные активы, если они не заложены и полностью принадлежат своим владельцам, в процессе кризиса почти не обесцениваются: так, чуть “просела” заведомо переоцененная недвижимость, а стоимость монетарных активов даже возросла!

Логика безукоризненная, но с ней мало кто пожелает согласиться. Очевидное возражение: “Хорошо, но если я, владелец незакредитованного жилья и тугого счета в банке, в результате кризиса лишаюсь работы, то тогда ради поддержания жизни я вынужден начинать расходовать этот свой бесценный актив, и в сколь либо длительной перспективе имею его полную и безвозвратную потерю!” Однако и на этот крик отчаянья у мировой финансовой власти найдется аргумент. Страшный аргумент: “А нужен ли обществу ваш труд, уважаемый? Ведь вы, скорее всего, искали свое место под солнцем не в поле или у станка, а в надстройке, вы – офисный работник, представитель сферы услуг, в силу чего ваш труд являлся общественно востребованным лишь в условиях искусственно раздутого спроса… Сегодня, когда кризис все ставит на свои места, вы оказались за бортом жизни, и у вас есть лишь три выбора: переместиться в сферу производства первичных, жизненно необходимых благ, иначе встать к станку, либо, положившись на сделанные сбережения, терпеливо ждать, когда господа с Уолл-Стрит не надуют новый пузырь, либо застрелиться”.

Но наш лирический искатель правды, не желая стреляться, не преминет встречным обвинением уличить финансовых воротил в “грандиозном обмане”, в результате которого посредством “необеспеченных долларов” те получили возможность присвоения колоссальных мировых ресурсов в ущерб миллионам скромных тружеников и обывателей. Ведь известно, что всякий, кто приобретает доллары за пределами США, тем самым выдает американской экономике, американской финансовой системе беспроцентный кредит товарами и благами своей земли. И если, как мы видели, обязательства американского правительства и ФРС с легкостью взаимопогашаются, то есть перед третьими лицами их де-факто не существует, не означает ли все это, что стоимость пользования мировым богатством, добровольно и бессрочно передаваемого творцам доллара,  является не банальной кражей, а мистическим актом, мистерией собирания жертв, тайным приведением народов к поклонению?  

Увы, в ответ прозвучит, что никакой мистики не обнаружено, и что практика расчета за эмиссию долларов “богатствами чужих земель” – это, как минимум, плата, по умолчанию взимаемая за возможность убежать от превратностей и рисков менее развитых экономик и неспокойных стран под державную длань США. А как максимум – пошлина за право поучаствовать во всемирной гонке за богатством, зарабатывать на росте фондовых и товарных котировок, отхватывать куски еще неиспеченного пирога. “Но именно в этом-то, – продолжит незримый собеседник, – и состоит ваша ошибка, если не ваш сознательный ход против законов природы. Хотите сохранить заработанное в устойчивой американской валюте – значит, вы пытаетесь обмануть время, по каким-то причинам играющее в вашей  стране против вас. Хотите обогатиться на глобальных рынках,  не прилагая к этому ни малейшей частицы живого труда, – значит, вы претендуете на еще не произведенные блага, богатства из будущего, которых, конечно же, в природе быть не может, так что материальное покрытие ваших доходов от финансовых игр приходится извлекать из богатств тех самых несчастных, которые сегодня вынуждены покупать доллары, страхуясь от своего зыбкого настоящего”.

“Заметьте, – продолжит он затем, –  мы лишь сконструировали и предоставили вам подобный весьма искусный механизм, однако сами, как видите, им не пользуемся.  Все наши обязательства лежат исключительно в настоящем и прошлом, все долговые записи отражены в одной книге, которую вы, если проявите настойчивость, можете взять в руки и проверить. А вот ваши обязательства  записываются в модальности будущего времени, вторгаются в еще не наступившее, в совершенно иное пространство, куда, собственно, человеку не должно быть позволено проникать, разве что в мечтах и песнях. Посему не спешите нас обвинять в предполагаемом обмане, пока сами вы к непосредственному обману стремитесь. Лучше, господа, согласитесь с изначальной ограниченностью ваших возможностей, живите скромно и незаметно, ходите каждый день на работу и не увлекайтесь азартными играми”.

Невозможность принять эту сколь безупречную, столь же и безжалостную логику порождает внутренний протест: “Я человек, любимое творение Бога, а вы предлагаете мне прозябание, участь винтика, вещи…” Но и на это возражение у наших оппонентов в запасе имеется аргумент совершенно убийственный: “Господа, а не вы ли сами сняли с себя многие из тех человеческих обязательств, которые поколения ваших отцов почитали за непреложные условия бытия? Вы отвернулись от Неба, решив, что устроение земных дел обеспечит полноту жизни; взамен хлеба насущного вы возжелали благ, не оплаченных вашим трудом; покупая insurance, вы “страховались от божеств”, пытаясь откупиться от энтропии, естественного процесса ветшания и гибели вещей; более того, вы вознамерились обмануть время, потребляя сегодня то, что причитается вашим детям и внукам. Вы с воодушевлением формировали искусственную, синтетическую реальность, заполняя ее вашими несовершенными представлениями о все еще непознанном мире, при этом вместо горних образов этот мир населялся, в основном, образами ваших подсознательных фобий, эрзацами подлинных переживаний, симулякрами… Мы вам платили искусственными деньгами, а за это вы отдавали нам свое живое время, поддерживая иллюзию вашей нужности и даже исключительности. Мы не возражали, поскольку устоявшихся правил поведения никто из вас до поры не нарушал. Вы сами самозабвенно завели себя в Зазеркалье, не задумываясь, что в реальном мире у вас не осталось места под солнцем. Наконец, если, чего уж скрывать, вы все это время внутренне соглашались с тем, что во имя планетарной экологии…  эдак миллиард-другой населения развивающихся стран  мог бы, так сказать, быть “выведен за скобки”, – то отчего вы отказываетесь допускать подобного по отношению к себе?”

Здесь, как говорится, не поспоришь. Действительно, набор базовых благ, необходимых для человека, не очень-то велик: здоровая пища, чистая вода, жилье, транспорт, безопасность. Современные технологии тем и отличаются, что позволяют производить эти блага со все меньшим и меньшим участием живого человеческого труда. Единственные ресурсы, неограниченное воспроизводство которых невозможно – это энергия и время (но о времени – позже). При доступности энергии воспроизводимыми базовыми благами можно обеспечить сколь угодно большое число людей: так, в эпоху недорогой нефти большинство из 300 миллионов граждан США стали жить в комфортабельных усадебных домах с 2-3 автомашинами в гараже – иными словами, жить по стандарту, который на протяжении столетий считался уделом родовой аристократии. Если бы жечь топливо можно было без последствий для природы, и планета не перегревалась бы, то подобный уровень жизни можно было бы обеспечить и для миллиардов жителей Китая и Индии, я утверждаю это вполне серьезно. А можно – в любой момент и отменить, убрав доступные кредиты и ликвидировав источники необеспеченного роста. И что важно – сделать это не из мизантропии, а из заботы об экологии Земли. Ведь подстегиваемый эмиссией рост доходов во всемирном масштабе с некоторых пор стал сводить на нет такой естественный ограничитель спроса на энергоносители, как многократно выросшие на них цены. В обозримой перспективе, когда отдельный дом и автомобиль для каждой китайской или индийской семьи могли были стать реальностью, это бы с неизбежностью привело к коллапсу мировой энергетики. Ведь запасы углеводородов и урана исчислены и конечны, а безопасный термоядерный синтез на основе импорта с Луны гелия-3 наладить пока не удалось.

Тогда и пришел Царь-кризис, и все вернул на свои места.

 

Промежуточные итоги

Итак, промежуточные выводы, которые можно сделать в завершении первой части нашего эссе, таковы.

Произошедшее с мировой экономикой – “не наш кризис” исключительно по тайне происхождения и движущим силам. В остальном, что касается его проявлений, последствий и главное – расставленных кризисом ловушек –  он наш. Кризис этот в высокой степени управляем, при этом механизм управления находится в руках финансовой элиты США. Доллар обвалится не ранее того момента, когда финансовая элита США сама не примет решения на сей счет. Будет нужно добиться обратного – и тогда устойчивость доллара, невзирая на государственные и корпоративные долги США, будет обеспечена за счет остального мира, причем противостоять этому конвенциональными средствами невозможно.

Европейская альтернатива эмиссионной гегемонии США слаба. Надежды на ее возрождение связаны исключительно с финансово-промышленной мощью Германии, однако на сегодняшний день механизмы единой Европы блокируют подобное развитие событий. Непонятно и то, насколько германская финансовая элита готова начать принимать на себя глобальные обязательства, или же ей вполне комфортно и спокойно в тени североамериканских коллег…

Особенностью настоящего кризиса является и то, что вся содержательная активность в контексте управления экономическими процессами будут сосредоточена на уровне мировых финансовых и политических элит. Роль “народных масс” сводится к нулю, они сегодня никому не нужны и их никто не собирается слушать. Правда, массам обывателей, привыкшим к “теплым клозетам” и легкому потреблению, не стоит сильно печалиться: верхи не пока заинтересованы в том, чтобы в процессе длительного обнищания и перемен в сознании на смену неконфликтным, гламурным и неуловимо-виртуальным снам постмодерна явились иные образы будущего. Более натуральные, жесткие и, возможно, кровавые. Но это – лишь пока.

Впрочем, сиюминутный общественный протест легко канализируется вовне. Поэтому сегодня, как никогда за последние шесть десятков лет, велика опасность возникновения войн. Военная опасность может реализоваться не только в традиционных конфликтных зонах, но и на “заповедных” территориях. Сегодня с каким-то то ли ужасом, то ли неявленным восторгом (помните толстовское – “весело и страшно”!) мир следит за Индией и Пакистаном – по всем прогнозам, там вот-вот должно “рвануть”. Но рвануть может совершенно не там, где ждет коллективное бессознательное. Например, Германия может потребовать у Польши вернуть Силезию, а Япония – нанести удар по российскому Дальнему Востоку с целью отторжения Южных Курил и Сахалина. Есть достаточно свидетельств, что оккупация Южных Курил планировалась Японией еще в 1992 году, и лишь под нажимом США была снята с повестки дня. Сегодня, случись подобное, Соединенные Штаты скорее поддержат Японию – и не потому, что разлюбили нашу страну, а исключительно в силу намерения усилить в ее лице противовес Китаю…

Посткризисное будущее и Россия

В завершении, конечно же, о России. Кризис стал для нас абсолютной неожиданностью, мы проспали его, проспали все – и высшее руководство, и политический класс, и “широкие массы трудящихся” – мало кто подготовился… Остановившееся мгновение сытости и пафосного достатка было, видимо, слишком прекрасным… В сегодняшней ситуации у страны не хватает средств не только для преодоления, но даже для простого сглаживания последствий кризиса. Еще меньше у нас инструментов для воздействия на мировые финансовые элиты, для склонения их к учету наших интересов.

Единственный безоговорочно признаваемый сегодня всеми наш ресурс – углеводороды, “наше всё”, в сложившейся ситуации, скорее всего, не поможет. Ведь именно достижение ценами на нефть столь в свое время желанных нам заоблачных высот и явилось пусковым механизмом обвала, поскольку они начали порождать неконтролируемую эмиссию. Теперь, даже на среднесрочной перспективе, нефтяные цены вряд ли “отыграют назад”, так как нынешний президент США до последнего рубежа будет делать все, чтобы стоящие за оппонирующими ему республиканцами нефтяные компании  как можно дольше не смогли вздохнуть полной грудью. А интенсификация в Соединенных Штатах работ по альтернативной энергетике со временем и вовсе может обесценить наш нефтегазовый потенциал…

Если говорить честно, то посткризисное будущее России туманно и неопределенно. Применяемая нами сейчас в силу “естественного  порядка вещей” стратегия поведения нацелена на выживание в условиях обвального сокращения доходов и источников роста.  Степень выживания, глубина поражающего воздействия  зависит от глубины и продолжительности кризиса, то есть определяются за пределами наших границ, экзогенно для нас. После возобновления мирового роста нашей внешне-мотивированной экономике надлежит опять же подняться в числе последних и в числе последних вкусить от плодов нового подъема.

Наиболее очевидной альтернативой сей незавидной участи является путь мобилизационной экономики. Следуя по этому пути, в тридцатые годы наша страна достаточно уверенно преодолела турбулентности Великой депрессии, выдавая на-гора рекордные темпы экономического роста на фоне не менее рекордных последствий массового голода и репрессий…

Однако возможный переход России к мобилизационному типу экономики – не доморощенный эксцесс, и, если он состоится, то будет являться частью всемирно-исторического процесса свертывания личной свободы, восстановления жесткой иерархичности и абсолютизации надстроечных ограничителей. О свободе переписки, общения, передвижения придется, видимо, скоро забыть по всему миру. Выпадение из мэйнстрима, разовый выход за рамки дозволенного повсеместно будут означать переход на низший, неполный уровень бытия. В свое время узник сталинских лагерей имел возможность, вырвавшись на свободу, сделать головокружительную карьеру маршала, конструктора, артиста… Зато уже сегодня человек, единожды приговоренный американским судом к тюремному заключению, после возвращения домой лишается существенного пакета своих прав, например, не может участвовать в выборах президента США. Такое происходит вовсе не потому, что его не жалко. Он – просто не нужен. Далее, со всей очевидностью, будет еще беспощадней.

Почему посткризисное общество уже не будет свободным – речь пойдет в следующих главах. Забегая вперед замечу, что мне персонально не хотелось бы этом будущем обществе оказаться, и что место и роль России в новом мироустройстве пока не определены, так что у нашей страны имеется определенное пространство возможностей и право на альтернативный путь.

Выходом из посткризисного тупика для России могла бы стать собственная модель развития,  позволяющая реализовать хорошо известные механизмы стимулирования спроса и обеспечения предложения, в том числе через управляемую эмиссию, в их сочетании с известной автономностью и самодостаточностью российской экономики. Как никак, в активе – 1/7 часть суши с практически полным набором ресурсов. Однако на противоположной чаше – сокращающее население со стремительно падающим уровнем образования и профессиональных навыков, дефицит политической воли и ускользающий, тающий на глазах ресурс времени… Да и окружающий нас мир отнюдь не расположен дружески наблюдать за нашими попытками реализовать себя. Отсюда исход партии или, если хотите, поединка с безжалостной к нам реальностью отнюдь не предрешен.

Тем более, что, в конечном счете, ставкой в нем является ни много ни мало обозримое будущее человечества. Либо ближайшие поколения ждет участь статистов, человеческого сырья, воспроизводимого в интересах пост-либерального Молоха, либо – пусть до поры менее результативный, но осмысленный и творчески насыщенный труд. Что будет являться источником развития – очередные инвестиционные пузыри, непререкаемые цифры административных планов,  древняя воля к экспансии и подчинению, или же для управления своим ростом общество сможет выработать более разумные и гармоничные основания?

Что Россия предложит миру в процессе извечного и неизбежного обмена ресурсами и потенциалами: пеньку ли с нефтью, грандиозную утопию, затмевающую Коминтерн, кнут с застенком, блеск и величие новой империи, идею справедливости?

Боюсь, что явных и однозначных ответов на эти вопросы сегодня не сможет дать никто. Вместе с тем, некоторые результаты наблюдений за нынешним кризисом позволяют конструировать содержательные альтернативы. Надеюсь, что нам удастся поговорить об этом в дальнейшем.

 

Часть вторая

Выбор века

В этой главе я намерен пропеть панегирик либеральной модели мироустройства. В главе предыдущей я позволил себе повосторгаться несокрушимостью доллара, в следующей намерен дать апологию мировому правительству. Поверьте, я делаю все это без подобострастия и эпатажа, исключительно полагаясь на принцип, согласно которому разобраться в движениях посторонних сущностей невозможно, если не выявить их позитивной основы.

Сразу хочу оговориться, что панегирик либерализму затем перейдет в некролог. Очень вероятно, что вскоре мы будем вспоминать с тоской те славные времена, когда можно было с радостью предсказывать крах того, с чем наше сердце не готово успокоиться – от “американской гегемонии” до “еврейского заговора”. Похоже, с сегодняшним мировым кризисом переворачивается одна из последних страниц привычной для нас цивилизации, а образы будущего, предопределяемые не столько чьей-либо недоброй волей, сколько объективным состоянием общества и биосферы Земли, могут оказаться куда мрачнее веселых антиутопий последнего времени.

Однако обо всем по порядку.

Привычную нам модель современного мира обыкновенно называют “либеральной”. В ней, действительно, растворено достаточно много человеческой свободы, поэтому, хотя подлинная свобода не является ее сущностью, определение “либеральная” вполне допустимо. Особенно это заметно на фоне альтернативных моделей, над которыми в середине ХХ века ею была одержана убедительная победа. Я имею в виду четыре глобальных проекта: нео-рабовладельческий германский рейх, феодальный японский проект “великой азиатской сферы со-процветания”, британско-голландский  колониальный империализм, а также коммунистический проект, находясь в авангарде которого наша страна с 1917 и до середины 1960-х годов достаточно успешно конкурировала с либеральными идеями – пока те декларировались в условиях жесткого классового неравенства и нехватки базовых благ.

Когда после второй мировой войны, сокрушившей германский и японский проекты и предопределившей скорый крах колониальных империй, в мировой экономике начал работать экономический механизм, стимулирующий глобальный рост с помощью ужу известных нам эмиссионных инструментов, была выиграна и битва с коммунистическим проектом. В условиях относительных сытости и достатка экзистенциальное наполнение коммунистической идеи  быстро улетучилось, обнажив неразвитый примитивный быт с ужасами ГУЛАГа.

Либеральная модель торжествовала победу, ее превосходство представлялось неоспоримым, а моральный авторитет, казалось, обладал прочностью сродни полноценной религии. Идеи президента США Теодора Рузвельта, призывавшего в начале XX века преобразовать мир по лекалам “самого свободного в мире общества”, после второй мировой войны смогли укорениться на значительной части земной территории, а с распадом СССР их триумф, казалось, состоялся окончательно.

В самом деле, какие в 1990-е годы могли существовать альтернативы “либеральному проекту”? Особый “китайский путь”? Ислам? Конечно же нет, ведь у последних есть, по меньшей мере, один фундаментальный недостаток, исключающий их универсальное признание – это этно- и теоцентричность. Будь их победа возможна во всемирно-историческом масштабе, она означала бы необходимость силового приведения остальной части человечества к соответствующим стандартам сознания и культуры. Хорошо, что китайцы крайне неохотно пускают посторонних в свой эргегор. Сегодняшний же триумф исламского мировоззрения обернулся бы либо сменой всей “после-потопной”, 5-тысячелетней парадигмы развития человечества, либо кризисом и распадом самой исламской идентичности.

Ведь ислам – это, во многом, жесткая реакция на стремление греко-римской христианской культуры познать Бога, проникая в сущности предметов и явлений. Для ислама горняя сфера всегда закрыта и непознаваема в принципе, в то время как для европейского ума, для европейской науки приближение к ней, проникновение в нее являлись чуть ли не основными побудительными мотивами. Невозможно отрицать, что после Боговоплощения, после вхождения самого Бога в наш неприветливый и жестокий мир в христианском понимании прочно укоренились осознание трагичности мироздания и одновременно – стремление к его позитивному преображению. Данное противоречие служило основным мотором развития европейской цивилизации в течение двух тысячелетий. Результат – большая часть материальной сферы современного человечества создана на основе достижений и инноваций именно европейской христианской культуры.  У исламской цивилизации в свое время хорошо удавалось развитие прикладных наук, например, медицины или численной алгебры, однако на подступах к дифференциальному исчислению, которое суть проникновение в закрытую сущность мира чисел, продвижение арабской науки остановилось. Исламская социальная модель, безусловно, справедлива, однако в то же время статична и не предполагает даже теоретической возможности поиска лучших форм общественного устройства. В христианской культуре подобный поиск велся более чем активно, и хотя, как правило,  он сопровождался бесчисленными кровопролитиями, но само наличие данного движения говорит о стремлении к гармонии. А такое чисто европейское явление, как классическая контрапунктная музыка, где в каждой фразе многоголосно отражается трагизм мира, отделенного от своего Творца, и одновременно – спокойная, местами даже радостная готовность принять свою судьбу, всецело определяемую этой разделенностью, – такая музыка не могла и не сможет появится ни в одной другой культуре кроме той, которая понимает и принимает Христа.

Парадоксальность человеческой истории состоит в том, что смена ее явлений лишь в минимальной степени определяется позитивными законами, которые так любит формулировать человеческий ум. Поэтому не спешите отмахиваться от ислама как от «религии примитивных племен». Ведь если «цветущая сложность» для передовой цивилизации не задалась, то невероятное, немыслимое в здравом уме современников обращение Запада к исламу в недалеком будущем перестает казаться таким уж и невозможным. Но к этому мы вернемся позже.

Вынужденное наследство

Обратимся теперь к ранее высказанной нами мысли о том, что именно европейская христианская традиция – от Рима до восточных окраин Византии, от Британии до Российской империи –  на протяжении двух тысячелетий являлась осью  мирового развития, придя на смену предшествовавшей ей традиции шумерско-иудейской. Однако в начале XX века началось очевидное разрушение этой традиции. Три новых религии, явившиеся от Ницше, Маркса и Фрейда, нанесли по христианскому мировосприятию удар чудовищной силы.  Сверхчеловек, бросающий вызов Творцу в стремлении повелевать и вершить историю, заманчивый социальный проект, предполагающий возможность эмпирического познания всякой сущности,  беспощадная редукция полноты жизни и социальных явлений к эротическому безумству смогли создать твердое представление о возможности существования человечества без Бога и вне Бога. И хотя актив, накопленный христианской цивилизацией за два тысячелетия, продолжал индуцировать первоклассные научные открытия, инженерные и культурные достижения, свершившееся по факту “разбожествеление” требовало, чтобы образовавшаяся пустота была чем-то заполнена.

Но ни идеи Ницше, ни Марка, ни, тем более, Фрейда, не обладая достаточной полнотой, не смогли эту пустоту заполнить.

Успех либеральной модели, конечно же, был связан с тем, что она позиционировала себя в качестве естественного этапа, своего рода высшей формы развития греко-римской христианской цивилизации. Подобно тому, как религиозное сознание Запада последовательно двигалось от неразделенного мистического христианства сначала к католицизму, затем к протестантизму, устраняя обременения сакрального долга и оговорки обрядовости, так и процесс высвобождения, рафинирования человеческой свободы имел много общего с обретением так называемой “чистой веры”. Из лютеровского “вавилонского пленения церкви” легко выстраивалась параллель с аналогичным пленением творческих человеческих сил, и подобный тезис не мог не встречать общественного сочувствия. Но если религиозное реформирование завершилось в XVI веке, то реформирование социальное, осложненное великим множеством феодальных и сословных ограничений, низкой производительностью труда и ограниченностью товарной массы, не позволявшими заместить в социальной ткани привычные скрепы насилия на товарно-денежные отношения, растянулось на четыре столетия.

Среди апостолов четырехвековой истории либерализма можно встретить множество безбожников, богоборцев и даже тайных бесопоклонников, а выдвижение идеалов “равенства и братской любви” почти всегда  предполагалось в качестве замены соответствующих христианских идей. Тем не менее, полученный результат в полной мере укладывался в христианское представление об идеальном общественном строе, где насилие допускается исключительно по отношению явным преступникам и внешнему врагу. И где сохраняется опция и для такой сугубо христианской благодетели, как прощение врага – схваченного негодяя возможно перевоспитать и вернуть в гражданское общество. Сформированное веками старого христианства восприятие идеального общественного устройства как “Града Божия”, знаменитого Civitas Dei Блаженного Августина, находило в либеральных новациях свое вполне состоятельное воплощение.

Любопытно в этой связи отметить, что одна из наиболее значимых битв за либеральное преобразование мира, которую в годы Второй мировой США вели против Германии, в религиозном плане являлась битвой позитивного и номинально на 2/3 еще христианского мировосприятия с теософско-неоязыческой системой Третьего рейха.  Да и сама Вторая мировая с точки зрения протестантского фундаментализма, до сей поры господствующего в умах американской политической элиты, в сороковые годы считалась ни чем иным, как “битвой последних времен”, битвой “Нового Израиля” с “царем Гогом”, предводителем общевселенских сил зла. Правда, трудно сказать, кого полагалось считать “Гогом” – Гитлера или Сталина – но, учитывая имевшую место с августа 1939 года советско-германскую дружбу и, кто знает, не столь уж невероятный союз двух стран в случае, если Гитлер летом 1941 поменял планы и решился бы на вторжение в Англию, – невольно не устаешь поражаться, как часто зыбкие предсказания оказывают влияние на всеобщий ход вещей!

Итак, триумф либерального “торгового строя” хоть и не являлся результатом развития религиозного сознания, но без почвы, подготовленной христианским универсализмом, он, скорее всего, содержал бы явные элементы родового, сословного и национального неравенства, а вместо глобального оборота денег, товаров и услуг мы имели лишь частично взаимосвязанные кластеры, возделываемые и контролируемые сверхкрупными корпоративными сообществами…  Впрочем, с нечто подобным мы сможем встретиться в недалеком будущем, ведь исторические движение по спирали не исключает остановок на ранее пропущенных станциях.

Пределы «либерального согласия»

Так или иначе, но состоявшаяся либеральная модель выглядит исключительно привлекательно.  Где еще, в какую эпоху могли столь цениться права человека? Римское право прекращалось, когда речь заходила о чести или власти императора, аналогичное происходило в средние века в случае потери сюзерена или конфликта с церковью; новейшие времена изобиловали историями произвола похлеще заточения Монте-Кристо, а правообладание жестко определялось сословным статусом… При либерализме же вы можете ругать власть, можете выражать любым общественным институтам любое неприятие, вы имеете право не свидетельствовать против себя, вы можете ходить голым по Бродвею – все это ваше законное право, только при этом не оскорбляйте полицию и не переворачивайте урны. Подобная правовая конструкция была немыслима в Риме или Средневековье, и именно либеральный Запад смог впервые в человеческой истории последовательно и в полном объеме ее реализовать.

И хотя при торжестве либеральной модели у несогласных практически нет шансов воплотить свои амбиции, их не заточат в замок Иф или Шлиссельбургскую крепость – лишь мягко оттеснят на обочину, маргинализируют, перекроют доступ к ведущим СМИ.

Другим  безусловным достижением либеральной модели стала свобода экономической деятельности. Все предшествующие тысячелетия человеческой истории чужая  конкурентоспособность сдерживалась сословными и социальными ограничениями. Теперь же каждый получил право создавать богатство, пользуясь на этом пути защитой государственных институтов. Происхождение первоначального капитала роли не играет, главное – не попасться на преступлении в процессе легального развития бизнеса.  И хотя аутсайдеры либеральной экономики исходят гневом и проклятиями по поводу сей возможности для богатых и успешных становиться еще богаче и успешней, в данном принципе, похоже, тоже нет большого изъяна. Ведь для бедных и неспособных к обогащению всегда найдутся ночлежки и фуд-стэмпы, либеральное государство не забудет направить на нужды последних  небольшую часть от собранных налогов.

Несколько сложнее и менее однозначно обстоит дело с реализацией либеральных принципов в международной политике.  Краеугольным камнем здесь является так называемая презумпция прав человека.  Согласно ей, ровные и сбалансированные отношения возможны только в кругу “приличных” либеральных государств, а с теми, где “права человека” под угрозой, можно и нужно вести себя жестко, не ограничиваться в выборе средств воздействия.  С одной стороны – правы либералы, ведь большая часть “несвободных” по их мнению стран и в самом деле далеки от идеалов братства и человеческой любви.  В этих странах, как правило, кучка нелицеприятных и реально коррумпированных правителей держатся за власть путем репрессий и дешевого популизма. Репрессированные гласа не имут, а остальные стремятся прожить незаметно и счастливы, когда это удается. Наверное, долго еще не потеряет актуальности характерный для своего времени стишок:

Мы советские (китайские, иранские, суданские и т.д.), ко всему привычные,

Щи да каша (рис, чечевичная похлебка) – пища наша,

Да партии родной спасибо – что не погубила, пожить дала!”

С другой – в интересах политического союзничества либеральный мир готов закрывать глаза практически на любые дикости и произвол у своих сателлитов, достаточно вспомнить Стресснера, Самосу, молодого Саддама или Саакашвили… Только что с того? цель, как говорится,  оправдывает средства, тем более, что опускаться до абсолютного попрания прав и законов подобным режимам все равно не позволяют.

Но за рамками ставшего привычным разделением мира на ягнят и козлищ остается борьба за ресурсы, субъектами которой могут стать вполне либеральные государства. Чтобы “приличные страны” не вступили в вооруженное противоборство, подобно тому, как это случилось в 1914 году, необходимо устранить предмет конкуренции – ресурсные активы всех видов, доступ к которым ограничивается национальным суверенитетом. Наиболее эффектный способ для решения этой задачи – устранение наиболее болезненных ограничителей, то есть внешнеторговых тарифов и нетарифных барьеров. Отсюда – верховенство и абсолютность принципа свободной торговли, триумф “торгового строя”, иначе либеральная система немедленно утрачивает свой глобальный характер.

Безусловно, в условиях свободной торговли мировое развитие оптимально, так как способно обеспечить для всех своих участников максимально сбалансированный доступ к ресурсам и рынкам. Однако на практике движение капиталов играет на порядок более важную роль, нежели движение товаров и услуг, хотя оно-то и не является свободным! Сегодня в мире, как мы это уже обсуждали, существует лишь один полноценный источник капитала – это эмиссионная система США. Бизнес транснациональных корпораций может быть сколь угодно распространен по миру, однако, случись что, “тихой гаванью” для их капитала всегда будет оставаться американский доллар.

В результате “великое либеральное согласие” по  наиболее простым и доступным для массового понимания вопросам начинает нарушаться, как только мы приближаемся к верхним этажам финансовой пирамиды.  При более внимательном рассмотрении мондиалистское единство либерального мира расщепляется: можно различить центр власти, основанный на “старых деньгах” США, исповедующий причудливо переплетенную с идеями иудаизма протестантскую эсхатологию с предвкушаемой в “конце времен” грандиозной битвой Израиля и Запада, то есть Израиля нового, с мрачными силами зла, представленными то ли исламским миром, то ли Россией; можно выделить американскую космополитическую финансовую элиту, вознесшуюся на послевоенном подъеме мировой торговли, наукоемких бизнесах и глобальных спекуляциях, и транслирующую сегодня свои политические интересы через Демократическую партию США; можно обнаружить финансовую элиту старой Европы, точнее, конгломерат таких элит, выделяя в их составе круги, чьи капиталы восходят к сокровищам тамплиеров, деньгам Ротшильдов или меркантилистским накоплениям германского капитала.

В условиях устройства мировой экономики по либеральной модели у этих перечисленных центров силы нет противоречий за исключением одной сферы – эмиссионной. Сегодня власть над миром имеет не тот, у кого крепче армия или богаче ресурсы, а кто обладает возможностью поставлять в мировую экономику ее основное горючее – безусловно всеми признаваемые деньги. Такой возможностью на сегодня располагает только финансовая элита Соединенных Штатов.  Несмотря на свою внутреннюю неоднородность, именно она контролирует большую, нежели остальные, часть мирового богатства, именно ей подконтрольна наиболее разветвленная и эффективная сеть экстерриториальных финансовых, торговых и промышленных институтов, служащая для немедленного абсорбирования эмиссионных вливаний с их последующим уравновешиванием через возросшую (неважно – в количестве или по стоимости) массу товаров и услуг.

Увы, сегодня ни у кого нет уверенности, что после кризиса новая партия сможет быть сыграна столь же непринужденно и красиво.

А коль скоро «великое либеральное согласие» нарушено, у его ведущей силы появляется законная возможность приступить к реализации принципиально иного общественного проекта.

Дилемма для Мирового правительства

Хотим мы того или нет, унижает ли это наше патриотическое чувство или, наоборот, тешит космополитическую гордость “граждан мира”, но именно финансовой элите США будет, скорее всего, принадлежать ведущая роль в выводе мирового хозяйства из пучины нынешнего кризиса. Осмелюсь также повторить уже высказанное ранее предположение – для начала посткризисной “раскрутки” мировой экономики на сегодняшний день имеются все инструменты, начиная с целевых денежных вливаний в товарные рынки, затем распространяющихся на фондовой рынок, рынок недвижимости и т.д. Развитие мировой экономки давно зиждется на завышенных ожиданиях и мифах, на стремлении уже сегодня воспользоваться благами  дня завтрашнего, а завтра – дня послезавтрашнего. Синергия экономического аналога “фабрики грёз” и эмиссионного механизма уже неоднократно отрабатывалась на более локальных объектах, поэтому применение данной практики в глобальном масштабе – лишь вопрос грамотной настройки и режиссуры. В рамках действия вновь запущенного механизма роста можно поспособствовать опережающему увеличению доходности в долларовой зоне и, тем самым, обрушить Евро; можно, наоборот,  в интересах индустрии и агробизнеса США поддерживать бивалютный паритет; можно, педалируя рост цен на нефть и зерно, создать весьма серьезные проблемы для экономики Китая; также возможно, сдерживая рост цен на углеводороды относительно общего темпа роста, примерно наказать Россию…

Тем не менее, я абсолютно убежден, что запуск посткризисного роста будет подчиняться совершенно другим требованиям и принципам. И именно отсутствие на сегодняшний день полной ясности с моделью будущего устройства мировой экономики и желанной для США организации мира  не позволяют немедленно приступить к “спасательной операции”.

Основной проблемой здесь является, как ни парадоксально,  исчерпанность ресурсов мирового развития по почти добившейся планетарного триумфа  либеральной модели. Безусловно, свобода торговли, инвестиций, человеческого поведения, прозрачное и сбалансированное политическое устройство, достаток и почет для состоявшихся членов либерального клуба и вполне реальная перспектива прогресса для новичков – за минувшие полвека кардинальным образом изменили мир. Непостижимый по масштабу и силе рывок “азиатских тигров”, преображение Китая, где сделанные еще в четверть века назад фотографии мало чем отличались от видов Советской России времен Гражданской войны, зеленая революция, накормившая сотни миллионов людей в прежде всегда голодных Индии, Пакистане, странах Южной Америки, относительное сокращение разрыва между здоровыми экономиками развивающихся стран и Западом, а также многое-многое другое – все это законный актив либеральной модели. В пассиве же – сущие мелочи, вроде диффамации крайне незначительного числа несогласных, да потери, которые понесли  национальные культуры в процессе глобализации. Но есть еще один результат, несущий реальную, непродуманную угрозу – нарастающая исчерпанность ресурсов нашей планеты.

Для своего поступательного развития “торговый строй” нуждается в постоянном расширении спроса, то есть в наращивании массы потребляемых товаров и услуг. Прогресс “азиатских тигров”, зеленая, компьютерная и прочие “революции” финансировались, в основном, деньгами из США, однако в части сбыта нуждались в рынках значительно более емких, чем рынки развитых стран Запада. С середины 1960-х годов рост потребления именно в незападной части мира сделался ведущей силой глобального промышленного развития. Пока развивающиеся страны увеличивали среднедушевую калорийность рационов, меняли соломенные хижины на пусть примитивное, но каменное жилье, начали пересаживаться с велосипедов на подержанные иномарки и т.д., на Западе тоже занимались повышением благосостояния. Но в силу относительной насыщенности материальными благами и сытости рост потребления в странах Запада в большей мере опирался на увеличение потребления услуг, в то время как в странах третьего мира он практически на 100% был представлен ростом потребления товарной массы.  Определенное время опережающий рост услуг эффективно утилизировал всевозрастающую денежную массу, не позволяя ей работать на быстрое увеличение массы товаров, потребляемых третьим миром. Ведь эти товары требовали для своего производства нефть, металл, зерно, в то время как услуги создаются, в основном, чистым трудом.

Тем не менее, в последние двадцать лет это динамическое равновесие оказалось нарушенным.  Увеличение потребления в развитых странах стало подбираться к объективным пределам – согласитесь, нельзя в сутки съедать более килограмма мяса или менять автомобиль чаще, чем раз в году, непрактично даже состоятельной семье переезжать из 7-комнатного дома в 17-комнатный… Одной из последних спонтанных попыток разогреть потребительский спрос в США стала раздача ипотечных кредитов subprime малообеспеченным слоям населения, вплоть до профессиональных безработных и бродяг. В то же время набравший уверенный темп рост потребления в Китае, Индии, Бразилии, в других странах, включая Россию, стал причиной стремительно раскручивания цен на товарных рынках. При этом возросшие цены не становились, как прежде,  ограничителями спроса, так как молодые экономики, взявшие курс на увеличение потребления, подобно гигантским помпам, втягивали в себя все новые и новые кредиты, IPO, бонды – весь тот излишний финансовый навес, поддерживаемый  западной эмиссией, с середины девяностых лишившейся единого центра и потому сделавшейся неуправляемой.

Продолжись эта всемирная гонка за счастьем еще 10-15 лет – и на планете закончились бы разведанные запасы нефти, а антропогенное воздействие лишь одного Китая, хотя бы частично приблизившегося к стандартам потребления США, привело к коллапсу биосферы.

В не зависимости от того, был ли прошлогодний октябрьский обвал на мировых рынках результатом исполнения решения “мирового правительства” или, не смейтесь, защитной реакцией планетарного организма – ноосферы, – суть случившегося состоит в демонстрации очевидной необходимости изменения модели развития. Триумф либерального “торгового строя” привел к цепной неуправляемой реакции роста потребления, сжигания ресурсов и эмиссии выбросов, которая в очень короткой перспективе способна была доставить нас к планетарному коллапсу.

Очевидно, что перезапуск существующей модели мирового хозяйства нецелесообразен. Ни у кого нет желания наступать на старые грабли. Отсюда и продолжающееся отсутствие внятного ответа со стороны контролирующей восстановление мирового хозяйства финансовой элиты США и безумный разброс экспертных мнений – от “начнем расти завтра” до “Никогда!”

Итак, взятая пауза будет использована для коренной смены модели мирового развития. Возможные в ближайшие месяцы и годы локальные подъемы мировой экономики будут непродолжительны и послужат лишь настройке на новый курс. А он точно не будет иметь ничего общего со старым добрым либеральным прошлым.

 

Некролог по Свободе

Теперь настало время для обещанного некролога по уходящим в историю либеральным временам. Наверное, любой мыслящий человек вольно и невольно бывал их воздыхателем и апологетом. Мы все мечтали о справедливом и разумном общественном устройстве. Многие из нас увлекались утопиями, закрывая глаза на  приходящее с ними насилие, а также считали хорошим тоном не соглашаться с “идеальным государством” Платона лишь потому, что оно узаконивало неравенство. Из двух крайностей русского человека – апологии сильного государства и глубинного анархизма – мы далеко не всегда оставались на стороне первого, подсознательно тяготея к признанию правоты тех, кто боролся с государством во имя любого варианта понимания свободы – от Стеньки Разина до Че Гевары. Даже столь шокирующее иностранцев “русское пристрастие к тирании” в стиле  Ивана Грозного или Сталина есть ни что иное, как подспудное стремление посредством тирании отгородиться от превратностей неспокойного мира и за чертой магического круга зажить легкой, свободной жизнью. Быть выпоротым или расстрелянным не мечтает никто.

Мы все, за исключением помутившихся умом зануд, восхищаемся или, по меньшей мере, соглашаемся с Ренессансом как с наиболее ярким всплеском человеческой свободы на обозримой для нас ретроспективе. Когда, по выражению Бердяева, “были отпущены на свободу человеческие силы и шипучая игра их порождала красоту”. Отсюда столь тревожно-трагическим оказалось пришедшееся на начало двадцатого столетия “изживание Ренессанса” – из-за того, наверное, что количество красоты в мире неизменно, количественный рост свободы больше не мог эту красоту созидать, и “возрождение сменилось вырождением”. В аккордах Серебряного века слышится не столько реквием по Ренессансу, сколько печаль по подлинной, сущностной свободе, которую “либеральный век” не может сохранить и безвозвратно теряет.

Многие из нас имели счастье познать беспредельную, опьяняющую свободу в минуты личного триумфа, сбывшейся любви, избежания серьезной угрозы, преодоления болезни…Когда мир немедленно, сразу же становится светлей, россыпью возможностей раскрываются перед счастливцем дороги, и манящий, лучезарный свет их маяков начисто затмевает и преходящие печали, и “предвосхищенье смертных мук”. Отказаться от такой свободы – невозможно, предпринять попытку продлить, остановить ее “прекрасное мгновение” – естественная человеческая страсть, привить ее к общественным институтам, поддержать государственной волей – пусть утопичное, но все-таки честное пожелание.

Получая в свое распоряжение избыточные и часто излишние количества материальных благ, мы все чаще, вслед за Сартром, становились готовы объявить, что, уже более не силы несовершенного мира, а мы сами являемся хозяевами своего бытия. Следовательно, мы вправе претендовать на верховенство собственных желаний и представлений. Сумма наших эгоцентричных представлений, разумеется,  не может не быть априорно “разумной и доброй”, следовательно, она должна быть распространена на косный, лишенный творческого начала мир, вдохновляя и преобразуя его. Свобода, таким образом,  из формы переходила в сущность, становилась активным началом, движущей силой, приобретала черты онтологической категории.

Необходимым условием успешного культивирования ощущения беспредельной, всеобъемлющей свободы является толерантность. Но подобно герою английской поговорки “я готов пожертвовать собой, лишь бы мой оппонент имел возможность высказаться”, носитель подобной толерантности ставит под удар не только собственные права, но и собственное свободное начало. Подобно тому, как белокожий англосаксонский протестант никогда не упомянет цвета кожи поддонка и мерзавца, толерантно воспитанный и хорошо образованный современник будет стараться (по крайне мере, на словах) не усомниться в наличии у негодяя высоких человеческих качеств, случайно, так сказать, нарушенных обстоятельствами. Однако он скоро придет к выводу, что единственный способ сохранить собственную свободу, то есть пространство действий для себя как для объективно более развитой личности, состоит в реализации идеи иерархичности. Он будет понимать, что Бах несравним с “Битлз”, что в полузабытых церковных проповедях говорится о бесцельности и бесплодности неупорядоченного, “горизонтального” мира, возможно, он обратится к Данте с его иерархией преисподней или с грустью вспомнит пушкинско-моцартское “Нас мало избранных, счастливцев праздных”… И тогда – начинается поиск выхода, бегство из царства свободы, поиск форм и формочек спасительной иерархичности.

Увы, идея иерархичности в современном мире реализуется, исключительно через причастность к большим деньгам или к государственному аппарату. Иерархичность от самого усердного, до религиозного исступления, труда  предельно затруднена, иерерахичность от чистого творчества практически невозможна. Подобная искусственная горизонтальность  отношений внутри современного “сетевого” либерального общества неизбежно становится тормозом, ограничивающим инновации и, в конечном итоге, воспроизводит худший из механизмов развития через эмиссионную гонку.

Змея кусает себя за хвост, свобода убивает свободу. Свежесть и прелесть первой любви сменяется тошнотой застенка, Либеральный век на всех парах несется к своему завершению, на смену ему должен прийти новый строй, способный позитивно разрешить противоречие между свободой и долгом, рутиной и творчеством, равнодушием и волей. Или – не прийти, и тогда  декорации десятилетий “мира и процветания” быстро сменятся картинами пожаров и битв. К смене жанра надо быть готовыми, но что совершенно определенно- так это то, что до последнего акта человеческой истории еще далеко.

Об этом – в следующей главе.

 

Часть третья

 

Источники грядущих гекатомб

Большая часть истории человеческого общества пришлась на состояние жесткого социального неравенства, сопровождавшегося попранием основополагающих прав. Христос проповедовал в мире, где жизнь девяти человек из десяти не стоила ломанного гроша, поэтому  учение о равновозможном для всех спасении и “жизни будущего века” смогло завоевать сердца с невиданной скоростью. В последующем, когда были предприняты попытки применить идеи равенства в земной жизни  во времена Реформации, Просвещения, европейских революций XVIII-XIX веков, русской революции 1917 года и т.д., то новые инициативы уже не имели столь ошеломляющего принятия и произрастали крайне тяжело. Похоже, есть правда в старом консервативном тезисе о том, что для народов личные права и свободы не столь важны, как вера в грядущее сверхъестественное преображение. Не случайно и сама Церковь, возникшая с горячей проповеди равенства человеческого спасения, с первых же своих  земных шагов сделалась организацией подчеркнуто иерархичной, активно противодействуя идеям уравнения земных прав и свобод.

Тем не менее, в XX веке либеральная философия смогла материализоваться в реальность либерального строя, распространившегося на большей части планеты. Сделала ли она человечество более счастливым? Однозначного ответа здесь нет. Не закрыт спор о том, что лучше – свобода или надежная, гарантированная пайка. Подлинными возможностями свободы умеют пользоваться единицы, зато миллионы готовы предпочесть ее чувству сытости и уверенности своем завтра. Более того, человеческая свобода, помноженная на гарантии, предоставляемые  современным обществом в части занятости и минимального достатка, начинает играть совсем не ту роль, которую отводили для нее апостолы либеральной идеи.  Большинство людей свободе личностного развития предпочитает свободу потребления, которая в условиях товарного изобилия неизбежно приводит к снижению мотиваций.

Подобная трансформация фундаментальной мотивации либеральной идеи, в свое время пришедшей в мир с идеалами освобождения инициативы, свободного и осмысленного труда – Beruf, – а также безжалостной критикой  религиозного и аристократического гедонизма означает ни много ни мало завершение ее жизненного цикла, развитие в ней фундаментального противоречия, исключающего дальнейшую жизнеспособность либеральной идеи.  Эволюционный круг либеральной идеи замыкается, поскольку:

• позитивная мотивация труда более не может быть успешно реализована, ибо творческие возможности узки, как никогда, реальный успех возможен только в финансовом секторе, да и в нем он на 9/10 определяется случайными факторами и везением;
• триумф воли (даже вне своих крайних форм в духе Лени Рифеншталь) повсеместно отступает перед “волей к триумфам” и “триумфикам” предсказуемой, пресной и политкорректной повседневности;
• еще сохраняющееся творческое начало не способно противостоять натиску технологии аддитивного накопления и обработки информации и знаний; в эпоху, когда компьютерные модели начинают замещать сущности, для противостояния им требуется вознаграждаемые обществом креативные усилия интеллектуальной элиты, каковых практически нет, а общественная оценка для имеющихся – минимальна;
• стремительное распространение аддитивного способа мышления и познания угрожает не только застоем в создании новых технологий, но и утратой наиболее сложных из имеющихся, то есть прямым технологическим регрессом
• упрощение критериев успешности определяет преимущества для лиц с более высоким уровнем конформизма и заниженным порогом ответственности – что на фоне общего ослабления мотиваций к труду поддерживает негативную селекцию, необратимое снижение  качества “человеческого материала”;
• негативная селекция приводит к резкому увеличению популяции “внутренних варваров” – лиц, не обладающих способностью ценить и сохранять имеющуюся среду обитания и социальные установления
• растущая популяция “внутренних варваров” усиливается варварами внешними – неассимилируемыми мигрантами, разрастающиеся сообщества которых все больше приобретают черты паразитических организмов
• позитивно мыслящие индивидуумы, на глазах которых разрушаются институты обустроенной среды, а кое-где начинает деградировать и сама среда, оказываются дважды незащищенными: от ударов волн финансового кризиса, самостоятельно выкарабкаться из которых невозможно и им остается пассивно следовать в общем потоке, а также от угрозы варваризации;
• в условиях повсеместного ослабления человеческой воли начинается коррозия и разрушение государственных институтов, которые тщетно пытаются лечить усилением регулируемости и бюрократизма
• свойственная  для позднелиберального глобализованного социума система горизонтальной самоорганизации по модели “мировой деревни” вступает в противоречие с технологическими,  природными и, наконец, с социальными вызовами, для ответов на которые необходимы мобилизационные решения и “новая урбанизация”, то есть восстановление иерархичного, “городского” типа социального поведения.

 

Таким образом, поздне-либеральный строй оказывается не готовым ни к адекватной реакции на глобальные вызовы, ни к саморазвитию в окружении последних. Количество и глубина накопленных проблем нарастают, как снежный ком, либеральные механизмы саморегулирования бессильны. Для выхода на новый виток, для перезагрузки системы необходим масштабный импульс организованной воли, то есть насилия. Но, опершись на насилие, либеральная модель отрицает самою себя, отказывает себе в праве на дальнейший генезис в качестве “чистой идеи”.

Завершая перечень основных противоречий либеральной модели, нельзя не сказать про “похищение времени”: феномен, при котором включение человека в социальную ткань поздне-либерального общества осуществляется через максимальную мобилизацию ценнейшего человеческого ресурса – времени. От тех, кто претендует на максимальное вознаграждение (например, в финансовом секторе, в сфере управления) современное свободное общество требует отдавать практически все активное время, вторгаясь в часы сна и почти полностью похищая выходные; у остальных оно забирает остающееся после трудовых часов время на не менее обязательные ритуалы потребления и подтверждения своего социального статуса. Что-либо изменить здесь невозможно, утилизация современным обществом человеческого времени давно приобрела характер его прямого изъятия. Таким образом, исчезновение свободного времени – основы свободного человеческого выбора и независимой мысли, –  красноречивее чего либо еще свидетельствует об исчерпанности либерального резервуара и, стало быть, о готовности общества воспринять насилие как приемлемое и онтологически оправданное средство осуществления перемен.

Как видим, насилие оказывается естественной формой разрешения противоречий поздне-либерального строя, пропуском в пост-либеральное будущее. Как говорил Маркс, “Насилие – повивальная бабка каждого старого общества, беременного новым”. И мучительные, если не кровавые роды этого нового общества нам предстоит в скором времени наблюдать.

 

Предчувствие «Большого брата»

Насилие во имя поддержания порядка, насилие во имя ограничения негативной селекции, во имя планомерности, во имя соединения воли с целью… Ислам и коммунизм – две глобальных мировоззренческих модели, пытавшиеся конкурировать с моделью либеральной, содержали идею насилия в явном виде. “Торговый строй”, сделавший ставку на человеческую свободу и выигравший схватку за умы и сердца в ХХ веке, совершенно не обязательно должен оставаться верен им в веке двадцать первом. Предпосылок к подобной “смене вех” достаточно.

Ведь если эманацией человеческой свободы “западный дух” был обязан наследию христианства, и мы уже подробно говорили об этом, то в более поздних мировоззренческих системах Запада предостаточно жестких ограничений личной свободы. Достаточно указать на протестантский догмат “всеобщего предопределения”, жестко разделяющий человечество на избранных и проклятых, или протестантский диспенциализм, провозглашающий аналогичное разделение по отношению к этносам и целым цивилизациям. Кстати, именно этим догматом в свое время в США вполне успешно оправдывали рабовладение.  Нелишне будет вспомнить и о германском фашизме, содержавших ту же идею предопределения, локализованную в эргегоре “избранной расы”.

Однако с момента своего зарождения в XVI веке подобные идеи, если и служили для кого-то мотиваторами персонального преуспевания, то крайне редко могли открыто выступать в публичном поле, плотно пронизанном христианскими этическими представлениями. Противоречили они и набиравшим влияние доктринам европейских тайных обществ, ставивших во главу угла устранение сословного неравенства и “безграничную возможность человеческого совершенствования”. Протестантский фундаментализм имел столь мало общего как с христианством, так и с масонством, что ему справедливо было бы сразу позиционироваться в качестве отдельной новой  религии. Что ж, подобный шанс у него вскоре появится.

Основным стержнем новой религии посткризисного мироустройства должна являться доктрина, оправдывающая и приветствующая насилие во имя “гармонии” и “спасения мира”. Для этого вначале необходимо  сдержать, ограничить вышедшую из-под контроля человеческую активность. Затем – сделать развитие управляемым, имплантировав в него жестко задаваемую планомерность. В завершение – предусмотреть в ней столь важную и спасительную для простого человека нишу утешения и надежды, хотя бы крошечную, номинальную. Но прежде всего этим новациям необходимо привить высшую, сакральную ценность.

Опираясь на влияние США как проводника грядущих перемен, протестантский фундаментализм, от Кальвина до современных нам Скофильда и Линдси, предпримет попытку выступить основой новой религиозности. Христианская оболочка будет играть в ней лишь роль декорации, а “всеобщее предопределение” начнет оправдывать новую иерархию. Европейский вклад в новую религиозность, скорее всего, принципиально не станет содержать апелляции к какой бы то ни было традиции и предстанет синтезом германо-романского неоязычества и технократизма в стиле Фурастье и Белла.

Однако для формирования полноценной религиозной системы этого будет недостаточно, вакантное место сакрального начала предстоит заполнить либо адаптацией одной из мощных и состоявшихся религиозных систем, например, ислама, либо возникновением не менее мощной надрелигиозной идеологии. К перспективам ислама мы еще обратимся, а исторически наиболее близкой надрелигиозной идеологией продолжает оставаться коммунистическая идея, культивировавшаяся в СССР.

Как известно, многое в новом – хорошо забытое старое. В канувшем в Лету советском коммунистическом проекте индивидуальная свобода заменялась долгом, из непреложного выполнения которого должны были вытекать бенефиции типа “свободы для всех”, при этом  мало кто из обитателей системы, ее инсайдеров, находил это ненормальным. Жесткий административный строй был необходимым условием планомерности, а репрессивный аппарат, доколе его деятельность не переходила все грани допустимого, воспринимался как вполне здоровый механизм “социальной защиты”. Эта система, как мы знаем, в период своего расцвета была абсолютно устойчивой, и все ее члены, которые не успели познакомиться с репрессивным аппаратом на собственной шкуре, чувствовали в ней себя вполне сносно.

Формирование социально-политической системы СССР не было результатом многоходового заговора или воплощения чьих-либо безумных или, наоборот,  гениальных мыслей. Она явилась естественной формой для общества, развитие которого предполагало приложение воли, то есть насилия как завершенной противоположности либеральным механизмам самонастройки и саморегулирования. Именно поэтому очень схожая социальная система начнет в ближайшее время складываться в странах, сегодня еще гордо именуемыми “развитыми демократиями”. Идейные импульсы, креативные идеи будут исходить из США, а конструирование нового общества, скорее всего, начнется в объединенной Европе в силу более развитых здесь традиций администрирования.  При этом обыватели, уже привыкшие к перлюстрациям, дактилоскопированию, перманентному видеонаблюдению на улицах, в метро и в туалетах,  тотальному финансовому контролю и прочим шалостям “Большого Брата” в условный момент перехода ничего не заметят и не почувствуют.

Цена жизни

Скорее всего, первым заметным признаком запуска новой модели станет ограничение потребления путем выстраивания всевозможных механизмов дифференцированного доступа к благам и ресурсам. Сегодняшний фактический запрет на потребление осетровой икры и табака померкнет перед глубоким и полнообъемным рационированием продуктов питания, энергии или способов досуга. Речь, конечно же, не пойдет о карточной системе, просто “нецелесообразные” продукты, товары и услуги планомерно начнут выводиться из зоны доступности. Думаю, что первыми в этом ряду окажутся “вредный” шоколад и ресурсоемкая говядина, не за горами зональные ограничения по теплопотреблению на единицу площади частного жилья, на мощность автомобиля… У нового общества не будет  мотиваций оставаться обществом потребления в силу, как минимум, двух причин: не с кем соревноваться за симпатии, поскольку великий и страшный СССР мертв, а страны вечно “третьего мира” никогда в этой части “новый Запад” не превзойдут, даже если, простите, обожрутся – поскольку такой ключевой элемент потребления, как качество обустроенной жизненной среды, у них заведомо хуже… Вторая причина, устраняющая примат потребления  в новой системе, – это отсутствие необходимости разогревать последним экономический рост. Экономический  механизм  в ней  будет заводиться другими ключами.

Одним из таких ключей станет искусственно поддерживаемый дефицит денег. Вторым ключом – ограниченность привычных потребительских благ, резко увеличивающая их  предельную полезность.

На смену  периодически выходящей из-под контроля эмиссии платежных средств и деривативов с сотнями субэмиссионных центров и  сотнями тысяч игроков в новой системе придет ограниченное и малоканальное кредитование небольшого числа приоритетных секторов и видов деятельности, иными словами – кластерное финансирование. Приоритетными получателями средств станут инновационные проекты, обеспечивающие решение двух основных задач  – государственной безопасности и производства потребительского блага такого уровня важности и востребованности, который затмил бы, лишил прежней ценности весь прежний океан ширпотреба, дурацких услуг, придуманных гаджетов и навязанных пиаром ненужных, пустых вещей. Такого рода ценностью может являться только радикальное улучшение здоровья человека и продление его жизни.

Обретение ключей жизни – давняя метафизическая мечта фаустовского европейского духа, восходящая к мистериям древнегреческих богов, средневековой алхимии, исканиям готической мысли, опытам “романтического демонизма” в духе Мильтона и Шелли, в минувшее столетие усиленная учениями Блаватской, Штайнера и Рерихов о переселении душ…

В самом деле, что может быть прекрасней и заманчивее, когда развитый человеческий интеллект, зрелый ум, прошедший испытание страстями молодых лет, и жизненный опыт, приправленный необходимой долей здорового конформизма и самоиронии, сочетаются со здоровым и сильным телом, когда чувственное познание мира адекватно дополняется мощной работой мыслительной сферы, и нет никаких оснований готовиться к сдаче дел!

На сегодняшний день в мире активно разрабатываются десятки направлений,  способных обеспечить решение проблемы старения и значительного продления человеческой жизни: генная инженерия, терапия стволовых клеток, манипуляции с митохондриальной ДНК, самоклонирование органов, теломеразная терапия и т.д. В соответствующие исследования вкладываются астрономические суммы – только в текущем 2009-м, кризисном году бюджет подобных исследований в США должен достичь 50 миллиардов долларов!, Из открытых источников публика имеет возможность наблюдать лишь верхушку айсберга, основная часть полученных и перспективных результатов ждет своего часа.

Пакет услуг, основанный на уже существующих и перспективных биотехнологиях и нано-манипуляциях, продлевающих активную жизнь на десять, пятнадцать, пятьдесят лет и так далее – эта штука, поверьте, окажется «посильнее “Фауста” Гёте». Чтобы заработать на соответствующий сервис, люди будут вынуждены отказываться от многих прав, соглашаться на неравенство, на кабалу пожизненного найма, на новых богов… Не все, конечно, но статистически значимое большинство, чаяния которого будут сведены в глобальную потребительскую мотивацию, создадут и на полную мощность запустит “мотор-сердце” нового Метрополиса!

Таким образом, третьим, и, пожалуй, основным  ключом новой системы станет принципиальная доспуность суперблага – возвращения здоровья, продления жизни. К экономическим последствиям этой новации мы еще вернемся. Для каждого, чья жизнь минимально обустроена и комфортна, она превратиться в мощнейшую мотивацию, примиряющую с любыми общественными несправедливостями. Если в прежние времена человеческая смерть на рубеже среднестатистического срока жизни примиряла и уравнивала, а ценность посмертного воздаяния, уходящего в вечность, перекрывала невзгоды и тяготы короткого жизненного пути, то в новую эру, как в античные времена, ценность доступного, ценность того, что имеется сегодня и здесь, выдвинется на передний план.  Экономический механизм будет формироваться под новые мотивации, под новую мораль. При этом многое, очень многое из нашего старого доброго цивилизационного багажа придется выбросить за борт.

Пока лишь определимся с тем, что вступая в новую формацию, придется, как минимум,  выбросить за борт большую часть учебников и книг по корпоративному финансированию, IPO, хедж-бизнесу, но при этом заново перечитать работы по венчуру в наукоемких секторах или, скажем, по японской практике пожизненного найма и корпоративной морали. Также востребованными могут оказаться и старые советские пособия по управлению и планированию в условиях мобилизационной экономики, по обеспечению роста в условиях ограниченной доступности ресурсов. Хотя, конечно же, советская административно-командная система клонирована не будет. В ней было слишком много идеализма!

Абрисы будущего

Безусловно, новый строй будет нести все внешние признаки развитого западного капитализма. В Лозанне будут по-прежнему “цвести гелиотропы” и сниться “удивительно-яркие сны”, в свое время воспетые в стихах молодого Л.И.Брежнева.

Сохранится ядро банковского сектора, представленное уцелевшими после кризиса частными и национализированными финансовыми институтами, а также  банками “старых денег”, традиционно предпочитающих оставаться в тени громких имен публичных банковских гигантов, но при этом никогда не терявших свой статус primus inter paris, первых среди равных. Классический и инвестиционный банкинг выйдут на первый план, операции на фондовом рынке, рынках деривативов резко упадут, если со временем вообще сохранятся. Вряд ли когда-либо еще коэффициенты дивиденда, показывающие отношение рыночной цены акции к выплачиваемым по ней доходом,  будет зашкаливать за сотни и тысячи единиц, как это повсеместно случалось до 2008 года, при этом считаясь совершенно нормальным явлением. Значение и мощь хедж-фондов и ПИФов упадут, их места будут заняты пенсионными фондами и фондами социальной направленности. Спекулятивный фактор покинет рынок, и лишь для наиболее приоритетных с точки зрения регуляторов видов деятельности будут дозволяться умеренные “ралли”.

В условиях реального дефицита денег мировая финансовая система приобретет ярко выраженный иерархический характер с невиданным прежде уровнем концентрации капитала в верхнем кластере. Со временем выгодные для верхнего кластера правила поведения лягут в основу обновленного гражданского и государственного права  в полном соответствии со старым римским принципом – Quod licet Jovi, non licet bovi, то есть “что позволено Юпитеру, не позволено быку”.

Скорее всего, доллар сохранит, а со временем даже  упрочит свое положение в качестве главной мировой валюты. При этом начнется сжатие номинированной в долларах США  денежной массы, в основном, за счет сокращения оборота уходящих в прошлое деривативов. Благодаря этому возникает ситуация, когда держатели крупнейшего денежного “навеса” – внутреннего долга США – больше уже не смогут шантажировать Америку угрозами сброса ее казначейских облигаций. Долларовые резервы Китая, Южной Кореи, России, Индии и других стран, если они не будут  “проедены” до конца, начнут цениться как “ресурс последней очереди”.

Мир также уже никогда не вернется в эпоху низких процентных ставок. Ставки рефинансирования по ведущим мировым валютам будут поддерживаться на высоком уровне не столько с целью ограничения спекуляций и децентрализованных эмиссионных инициатив, сколько для концентрации наиболее значимых, полноценных инвестиций  в руках активного банковского ядра. Вполне возможно, что стоимость кредитов для крупного бизнеса начнет достигать 20-25% в год, а стоимость потребительского кредитования подскочит до ростовщических 30-35%. Имеющие работу граждане смогут рассчитывать на крупные субсидии по персональным кредитам со стороны работодателей или специальных государственных агентств, однако аутсайдеров ждет горе. Чем не дополнительный механизм обеспечения социальной лояльности?

Новая экономика не откажется от “невидимой руки рынка”, но  действие последней будет проявляться, в основном, на глобальном рынке сырья, на локальных товарных рынках, а также в малозначимых сервисных отраслях, обеспечивая для них относительно точную балансировку спроса и предложения. С другой стороны, доступ к наиболее дефицитным ресурсам – углеводородам, урану, высокопродуктивным сельскохозяйственным землям, к чистой пресной воде –  будет ограничен отношениями владения и политического контроля. В ведущих кластерах экономки, концентрирующих основные финансовые ресурсы, распределение начнет осуществляться на основе экзогенно определяемых инвестиционных приоритетов. Несмотря на это, деньги сохранят свою универсальную ценность, масштабного перехода к распределению и натуральным формам обмена не произойдет, поскольку в условиях общей сбалансированности товарной массы частично нерыночное распределение денежных средств “наверху” не сможет привести к непоправимым нарушениям пропорций обмена совершенно по всей цепочке.

Как мы уже говорили, фундаментальным отличием грядущей экономической модели станет практический отказ от примата потребления. Ограничение потребительского спроса  будет осуществляться как рационированием, так и с использованием бюджетных ограничений. О дешевых продуктах питания,  одежде и обуви, обновляемых по несколько раз в сезон, доступных автомобилях и недорогих авиаперелетах придется забыть.  Жизнь повсеместно станет более аскетичной, однако в условиях хорошо обустроенной селитебной среды Западной Европы и Северной Америки она по-прежнему будет оставаться комфортной. Чего, увы,  не скажешь о других странах, в частности, о Китае и России.  Нам предстоит еще пожалеть, что в “нулевые годы”, когда Россия захлебывалась от дармовых нефтедолларов, мы не решились использовать их для обустройства, не построили новой страны, хотя могли это сделать.

С уходом в прошлое безудержного консюмеризма резко снизится спрос на дешевые промышленные товары и сырье. Но если доходы от торговли невозобновляемыми сырьевыми и энергетическими ресурсами в условиях сокращения доступности последних могут и возрасти, то потребление массовых товаров определенно снизится. В этой связи не позавидуешь Китаю, в последние четверть века превратившемуся во всемирную фабрику ширпотреба. Экспортные доходы Поднебесной резко сократятся, уйдя, возможно, за грань, делающую невозможным не только развитие наукоемких технологий, но и импорт жизненно необходимых ресурсов – от нефти до продовольствия. О многократно предсказывавшемся “китайском доминировании в XXI веке” в этом случае придется забыть, позитивной программой для этой страны станет сохранение достигнутого уровня потребления и борьба с региональным сепаратизмом. России будущее сулит лишь немногим лучшую ситуацию, поскольку возобновившие свой рост доходы от экспорта углеводородов будут съедаться столь же резко дорожающим товарным импортом.  Голод, в отличие от Китая, нам не грозит, но о масштабных инвестициях в инфраструктуру, жилье и в целом в столь запущенное у нас обустройство жизненной среды придется забыть. Наш быт будет оставаться небогатым и тесным, наподобие семидесятых-восьмидесятых годов, в него уже не будут врываться сквозняки стремительных перемен последних десятилетий, а столь полюбившаяся нам обустроенная европейская жизнь надолго, если не навсегда, останется идеалом и мечтой.

Новый технократический порядок

Заметные изменения произойдут и в глобальном распределении производительных сил. Едва ли не состоявшаяся деиндустриализация Запада будет решительно остановлена, новые индустриальные проекты Западной Европы и США переориентируются на выпуск чистой и наукоемкой продукции. Новые мощности обеспечат трудоустройство значительного контингента высококвалифицированных специалистов и инженеров, для трудоустройства остальной части трудоспособного населения послужат производства, нацеленные на выпуск предметов потребления и продуктов питания с дополнительными характеристиками качества – например, с продуктов питания с улучшенным биохимическим профилем, изделий из нанотехнологичных материалов… Соответствующие мощности не будут выводится на Юг и Восток, поэтому в странах “третьего мира” останутся доживать свой век рутинные, старые производства. Не будем повторяться, что для многих этих стран реиндустриализация Запада обернется подлинной катастрофой.

Как уже говорилось, вершиной финансово-промышленной пирамиды нового строя станет воспроизводство технологий сохранения здоровья и продления жизни человека. В соответствующих кластерах будут действовать наивысшие ставки заработной платы при абсолютно справедливой их дифференциации в зависимости от профессионального уровня, причем в научно-внедренческой сфере доходы безусловно будут выше, чем на производствах. С другой стороны высокотехнологичный кластер, не нуждающийся в большом числе занятых, станет местом жесточайшей конкуренции между лучшими учеными, инженерами, носителями высококвалифицированных рабочих профессий. Схождение, выпадение с его орбиты будут означать личную катастрофу, переход в низшую касту.

Если в прежних общественных формациях классовая структура определялась отношением к средствам производства, то теперь принадлежность к той или иной касте будет зависеть от профессионального статуса, от достигнутого уровня знаний, от степени допуска к различающимся по социальной значимости сферам деятельности.

Занятость в высокотехнологичном секторе быстро приобретет черты пожизненного найма, место работы и должность сполна станут определять социальное положение человека. Абсолютное большинство бывших собственников, исключая лишь крупнейших, пополнит ряды среднего класса, будучи вынужденными конвертировать свои капиталы в недвижимость, собственное долголетие и запасы “на черный день”. Ведь удлинение жизни предполагает, что соответствующих запасов должно стать больше.

Со временем, в отсутствии былой вольницы в деле приращения частного капитала, стоимость сделанных в прежние времена накоплений начнет таять, что предопределит массовый переток вчерашних рантье в класс трудящихся. Занятость по найму станет основным способом обеспечения достатка, потеря рабочего места сравняется с  личным крахом.

Ведущими субъектами высокотехнологичного кластера экономики будут являться сверхкрупные корпорации, интегрированные не столько с финансовым сектором, сколько с субъектами теоретической науки и НИОКР. Классические отношения собственности в данном кластере, возможно, перестанут действовать, поскольку при его финансировании на преимущественно инвестиционной основе старые “учредительские вклады” стремительно обесценятся. Контроль за сектором будет находиться в руках триумвирата из верхушки управляющих, финансистов и ученых-технократов. Возможно, к ним присоединятся государственные комиссары, тем самым завершая формирование элиты постлиберального Запада.

Социальный статус менее высоких общественных страт будет дифференцироваться в зависимости от значимости соответствующих профессиональных кластеров. Если в старом мире было, в общем-то, все равно, где получать свой “пэйчек” – в офисе, на фабрике или на животноводческом ранчо, то теперь различие будет примерно того же масштаба, как у нас тридцатые годы между, скажем, служащими в Союзе писателей и в балалаечном главке. Даже если их штатные оклады и пайки предположить одинаковыми.  Дифференциация социального статуса является совершенно излишней при  либеральной системе и критически необходима в обществе, заинтересованном в ограничении не только деловой, но и всякой несанкционированной человеческой активности.

Что касается аутсайдеров в лице  вольных или невольных безработных, доля которых в интересах эффективного рекрутирования кадров вряд ли будет опускаться меньше 12-15%, то для них будут предусмотрены общественные работы и периодическая занятость в сфере благоустройства. Для тех же, кто падет еще ниже (или кого, из падающих, туда подтолкнут) уделом будет, как нетрудно догадаться, принудительный труд. Но тюрьма в новом обществе должна сделаться заведением рациональным, расход ресурсов на сюсюканье с “перевоспитанием” недопустим. Очевидно, что на вооружение будет взят опыт США, уже сегодня прочно удерживающих мировое лидерство по численности тюремного населения. В Америке за решеткой пребывают 0.8% от общей численности населения, в то время как в  России этот показатель не превышает пока 0.6%.  Именно в США прочно вошли в практику частные тюрьмы, выполняющие своеобразный госзаказ на “исправление”, и при этом с колоссальной выгодой для себя использующие почти бесплатный труд своих сидельцев в самых разнообразных производствах – от изготовления военной амуниции до сборки компьютеров. Так что идеям организатора ГУЛАГа  Нафталия Френкеля, похоже, предстоит долгая жизнь и всемирно-историческое признание.

Что мы забыли сказать о грядущем обществе урегулированности, долга и порядка?  Наверное, что улицы станут еще чище, а газоны ровней и зеленее… А чтобы жизнь в идеально обустроенной среде не казалось скучной и пресной для тех, кому посчастливится удержаться на своей орбите,  огромные ресурсы будут задействованы на всевозможных “фабриках грёз”, в сферах развлечений и массовой культуры.  Примечательно, что в силу возрожденной иерархичности общества подчеркнуто возвысится роль высоких, классических искусств. Правда, говорить о ренессансе последних преждевременно, так как неясно, от каких муз будет теперь черпаться вдохновение. Однако это – тема уже совершенно другого разговора.

Червонцы реализовать не удастся

Как видим, новый экономический порядок будет в своих существенных чертах будет отличен от всех предшествовавших ему моделей, в том числе от либерального “торгового строя”.  При этом последний не придется насильственно разрушать, необходимый переход начнет совершаться сразу же после устранения свободного движения капиталов и введения дифференцированного государственного регулирования инвестиционной активности. Все остальное – эффективный госаппарат, быстро-адаптируемое законодательство, всеобъемлющая система электронного контроля, репрессивная машина – уже имеется в наличии. Вполне вероятно, что поступившей недавно на рассмотрение в конгресс США законопроект о 90%-процентном налогообложении бонусов топ-менеджеров в финансовом секторе – один из первых шагов в направлении решительной смены экономической модели.

Тем не менее, новая система в определенных своих чертах будет  напоминать социализм, явные предпосылки перехода к которому сложились не только в Западной Европе, но и в США. С другой стороны, говоря марксистским языком, в плане распределения крупнейших пакетов собственности это будет полноценный государственный империализм во главе с клубом немногочисленных олигархов, технократии и высших должностных лиц государства. При этом непонятно, сколь долго просуществует в этом клубе фракция олигархов, практически лишенная кадровой “подпитки” с более низких эшелонов бизнеса. Так что в известной перспективе не исключен трансфер всей полноты финансовой власти к “общественным представителям” – в полном соответствии с марксистской футурологий и вырождением частного предпринимательства в широком смысле.

Признаюсь, новый экономический порядок при всех рефлексиях с мрачным наследием великих диктатур минувшего века выглядит вполне конструктивно, а в грустном свете нереализованных потенций советской экономики – даже в чем-то привлекательно. Действительно,-

• новый строй сможет реально способствовать развитию научно-технического прогресса и производительных сил, причем, в отличие от прошлого, этот процесс будет осуществляться селективно и узконаправленно, что позволит избежать эффекта залпового внедрения инноваций, приводящего к потере управляемости за общественными переменами;
• новый строй остановит “варваризацию” общества, регресс “сферы знания”, до сих пор повсеместно уступавшей натиску “сферы удовольствия”; правда, восстановление социальной значимости первоклассного образования и научной мысли произойдет лишь в узком элитарном сегменте, уделом широких масс останутся специализированные формы обучения и профессиональные тренинги;
• новый строй обновит и структурирует иерархию общества, обновит состав элит, выведет значение высших страт из сферы действия “презумпции умолчания” – принадлежностью к верхним эшелонам можно будет открыто гордиться, а молодым поколениям вместо гарантированного наследования статуса родителей придется подтверждать последний своими знаниями и трудом;
• новый строй восстановит баланс между правами и ответственностью, нарушенный всеобъемлющим и бездумным применением принципа “прав человека”;
• новый строй решит проблемы размывания традиционной организации обществ развитых стран из-за наплыва мигрантов, восстановит доселе пораженный “политкорректностью” социальный статус “титульного населения”, в результате чего определения типа “белый англосаксонский протестант”, WASP,  перестанут звучать упреком или бранью;
• будет восстановлена интегрированность общества, до сих пор подтачиваемая региональными сепаратизмами и национализмом национальных землячеств, поскольку в условиях технократической централизации мечтать об обособлении – себе во вред;
• в полной мере будет восстановлена роль крупных национальных государств, значение экстерриториальных сил пойдет на спад, средние и мелкие государства окажутся жестко привязанными к союзам и коалициям “больших игроков”.

Вместе с тем, в новой системе сохранится и значительный комплекс противоречий. Основное противоречие будет связано, разумеется, с дефицитом того самого фундаментального отношения, чрезмерная эксплуатация которого в конечном итоге привела либеральный мир к недееспособности – человеческой свободы. Правда, благодаря тому, что устранение свободы из повседневной жизни во многом уже состоялось, длительное время этот дефицит не будет давать о себе знать.

Произойдет резкое изменение структуры собственности: сохранить удастся только крупнейшие капиталы, владельцы которых тесно связаны с властью; номинальное и смысловое обесценение остальных сформирует огромный человеческий пласт, благополучие которого начнет всецело определяться встроенностью в систему и лояльностью к ней. Для того, чтобы отчуждение индивидуума от системы-носителя жизненных благ не переросло в социальный конфликт, потребуется грамотное, зачастую в “режиме пилотажа”,  перераспределение части общественного продукта. Таким образом, жизнеспособность системы оказывается в зависимости от субъективных и преходящих факторов – а это означает уже более высокий уровень риска для нее.

Новый строй вводит механизм искусственного поддержания позитивной селекции как основного средства борьбы с энтропией в общественных отношениях. Человеческий материал, помещенный в жесткие условия профессионального отбора и необходимости подтверждения своего жизненного статуса, практически не подвержен деградации. Данный механизм будет неплохо работать применительно к основной массе членов общества, продающих свой труд и свое время в обмен не столько на деньги, сколько на дополнительное здоровье и жизнь. Однако не факт, что позитивная селекция будет сохраняться в отношении финансовой и политической элиты, единственно сохраняющей за собой “право рождения”. В то же время более чем реальная угроза разложения правящего слоя может быть устранена только активным кооптированием в элиту представителей технократической и административной верхушки, однако тем самым окажется разрушенным приорат старых элит, без воли и активного участия которых плавный переход к новому обществу невозможен.

Новый строй не изменит печальной участи человека использовать, расходовать, даже растаптывать свою сущность в обмен на функциональное место, на блага земные. Но если раньше имелся шанс, применив сверхусилия, изменить свой профессиональный статус и социальную долю, то теперь профессиональные и социальные “лифты” будут приводиться в действие исключительно потребностями системы. Возможность индивидуального выбора сохраниться лишь в самом начале пути, при получении образования – отсюда число молодых людей, готовых свести счеты с жизнью после неудачного вступительного экзамена будет столь же велико, как в практикующей пожизненный наем Японии или же у нас в “застойные” годы позднего советского строя.

Если продолжить сравнение нового общества с советской моделью социализма, то ключевое различие обнаруживается в системе мотиваций. В то время как советский социализм апеллировал к таким эфемерным категориям, как совесть, ответственность, долг и т.д., то социализм “нового типа” будет зиждиться на прагматичных интересах, будет эксплуатировать человеческое честолюбие и стремление как можно дольше “вкушать мёду” из ложки назначенного размера. Именно по этой причине новый “социализм” будет несокрушим.

Евроислам как альтернатива безбожию

Чрезвычайно важный вопрос – какими станут идеология и религия нового общества? Несмотря на то, что в своих основных чертах оно будет напоминать по-настоящему развитый социализм, в реальности таковым оно не окажется.  Полноценная социализация отношений не сможет быть обеспечена исключительно механизмами перераспределения национального дохода, она стала бы возможной только в случае устранения крупной и сверхкрупной частной собственности. Однако этого-то в обозримой перспективе не предвидится, скорее наоборот, мы столкнемся с невиданной ранее концентрацией богатства в руках старых элит и верхушки технократии. Подобному обществу придется практиковать достаточно жесткие идеологические конструкции, предполагающие насилие и оправдывающие кастовую организацию нового социума. Возникнет “технократический национализм”, оправдывающий разделение по критерию общности стереотипа поведения, определяемого уже не столько кровью, сколько взаимосвязанностью интересов ведущих экономических кластеров.

В качестве религии нового мира абсолютно определенно не смогут быть использованы ни христианство, ни буддизм, ни язычество. Ему равно будут чужды и идея спасения, и кармический цикл, и апелляция к  чистым силам природы. Нет перспектив и у иудаизма, поскольку последний по определению не может являться религией большинства. Ровно также место новой религии не сможет занять чистый технократизм, лишенный сакральных начал. Существует только одна мировая религия, догматически не противоречащая философии сверхиерархизованного общества и чья социальная доктрина комплиментарна структуре его общественных отношений – это ислам. Мы уже говорили о том, что ислам, где введен запрет на любое познание сущности Бога, не может сделаться религией общества, основой которого провозглашаются научный и социальный прогресс, однако в полной мере приемлем для строя с жестко регулируемой сферой познания, к тому же нацеленной на решение прикладных задач. А в части консервации социальных отношений исламу нет равных. Поэтому более чем вероятно, что модернизированный ислам спустя несколько десятилетий начнет победное шествие по планете. Западным элитам, давно утратившим живую связь с христианством, намного предпочтительнее, сделавшись шейхами, наряду с обеспечением эффективного контроля за обществом раз и навсегда решить как проблемы стремительно растущих мусульманских диаспор, так и ослабить потенциал конфликтности с лишенными надежды лучшее будущее населением стран “третьего мира”. 

Таким образом, политико-конфессиональная карта планеты к 2050 году может выглядеть следующим образом. На месте Европейского Союза возникает исламская федерация развитых технократических режимов с “огородом” из части стран Юго-Восточной Европы. Соединенные Штаты сразу не согласятся на адаптированный ислам и будут развиваться на основе конгломерата протестантских и технократических идей, однако со временем, когда  догматические установки европейского ислама будут дополнительно ослаблены, Америка формально сможет вступить в исламский эргегор – подобно тому, как сегодня Канада и Австралия входят в возглавляемое английской королевой Британское содружество.

А вот что практически неизбежно – это значительно более ранняя перспектива конфедерации между США и Японией. При том что Япония попытается прийти в нее, скорее всего, не одна, а в придачу с Кореей, а также частью китайских и российских территорий.

Великобритания в конфедерацию во главе с США, скорее всего, не вступит, но предпримет попытку выступить альтернативным Франции лидером европейской федерации. Исламизация Европы коснется Англии в минимальной степени, вполне возможно, что именно в этой стране возникнет проект синтетической разновидности ислама, в которой будет предпринята попытка уравнять почитание пророка Исы (Христа) с Пророком Мухаммедом, а социальная архаика шариата будет замещена развитой технократической идеей с адаптированной к ней правовой системой.

Германия попытается развиваться в собственном пост-протестантском поле, ее ждет разрыв с европейской федерацией и попытки объединить под своим началом Австрию, Чехию, Данию, и, как минимум, западные земли Польши. За традиционно польские земли предстоит борьба с участием Германии, США и, если на то будут силы и воля, и России. Германо-польская война за Силезию станет, скорее всего,  прологом к более масштабной битве за Польшу, среди победителей которой точно не окажется поляков. Очередная утрата независимости Польши будет, однако, восполнена переносом на ее земли центра мирового католицизма, поскольку полноценное функционирование Римского престола в исламском окружении вряд ли окажется возможным.

Западнохристианская доминанта безусловно выживет лишь в Центральной и Латинской Америке. Если странам этого региона удастся сохранить экономическую независимость от США, то он, вероятно, на протяжении многих десятилетий будет являться наиболее спокойным местом на Земле, население которого будет вести небогатую жизнь при верховенстве старых традиций. Правда, когда разрыв с Новым Западом по уровню технологий и продолжительности жизни станет слишком разительным, самобытности региона придет конец.

Участь остальных стран не внушает оптимизма. Африке суждено оставаться бесконечно бедным, поражаемым болезнями и климатическими катаклизмами сырьевым регионом. Судьба Китая, в последние годы предпринимающего неимоверные усилия по переходу на внутренние источники развития, находится в зависимости от климатического процесса. Если в результате глобального потепления и таянья тибетских ледников обмелеют великие китайские реки – то Китай, скорее всего, ждут голод и  распад. Южные и Западные провинции окончательно при этом войдут в исламский мир, страна начнет сжиматься к регионам тихоокеанского побережья и Маньчжурии. Дальнейшая судьба исконных китайских земель определится в процессе борьбы за них с исламизированным Индокитаем, а также с Японией.

В свою очередь, идейным и силовым центром исламизации новых земель на Востоке станет освободившийся от западной опеки Афганистан. Уход войск США и НАТО из Афганистана, когда рано или поздно он состоится, будет являться прекрасно мотивированным решением, поскольку отныне исламская пассионарность, втянутая в борьбу за новые территории,  не сможет препятствовать выработке приемлемого для западных элит варианта “евроислама”.

Шанс для России

Таким образом,  переход человечества в пост-либеральную эру, основные черты которой мы предприняли попытку предугадать, не только технически подготовлен, политически возможен, идейно допустим, но и во многих аспектах уже начал осуществляться. Инициатива перехода исходит от старых элит Запада, и они, судя по всему, готовы начать движение к ней. Для проработки деталей и корректировки траектории время еще есть.

Что касается России, то по состоянию на сегодняшний день мы абсолютно не готовы не только делать самостоятельные шаги в направлении любого общества, отличного от существующего, но и в принципе не располагаем ни институтами, ни кадрами, ни национальной элитой, которые были бы в состоянии обеспечить подобный переход. При этом и двадцать лет назад, когда  наша страна находилась в лучшей стартовой позиции с точки зрения “накопленной массы технократизма”, наши возможности не были существенно лучшими.

Не следует переоценивать сохранившийся потенциал России в области ВПК, наши нанотехнологические амбиции, уповать на “дремлющий под спудом” инженерный гений или “прорывные открытия”. С современным статусом российской школы у нас абсолютно нет шансов ни догнать, ни перегнать тех, кто на протяжении последних десятилетий планомерно закачивал сотни миллиардов долларов в теоретическую науку и перспективные НИОКР.

В то же время не все для нашей страны предопределено и безнадежно, огромная территория России с гигантскими запасами сырья как для традиционных, так и для перспективных энергетических технологий, чрезвычайная заинтересованность многих мировых сил в той или иной форме взаимодействия и союза, а также практическая невозможность оккупации и силовой ассимиляции создают для России определенное пространство для маневра и подготовки собственного ответа.

Не следует также недооценивать и духовную стойкость русского народа, исключающую обозримой перспективе любую возможность как смены религиозной доминанты, так и внедрения в каноническое православие технократических элементов.

Насколько Россия готова к ответу на  ожидаемый вызов, чем этот вызов грозит обернуться, что возможно и необходимо предпринять и существует ли, наконец, альтернатива технократическому Новому Порядку – предмет завершающей, четвертой главы.

28 января – 30 марта 2009 г.